Михаил Гофер - Солнечный остров

Сэйлер у бара тихо звякнул бокалом. Лорд-канцлер оглянулся, но, не встретившись взглядом с министром торговли, повернулся обратно, боясь потерять направление мыслей, но вид министра торговли с бутылкой в руках был для него настолько неожиданным и ненормальным, что мысль его потеряла стержень.

Дортмундсену, как человеку тонкой организации, мешал министр торговли Сэйлер, находившийся не на месте… Он пытался успокоить себя тем что немного отвык от дома и некоторые вещи и ощущения забылись за четыре месяца отсутствия, но получалось плохо. Что то было неправильно, и он не понимал, что… Это сбивало его с мысли, и он уже соблюдал не все причинно следственные связи, и, наконец и вовсе замолчал. Сэйлер из угла, подсипшим голосом, какой бывает обычно после долгого молчания, подал голос:

– А как же выборы, демократия, власть народа…

Лорд канцлер, пытаясь увидеть в тёмном углу Сэйлера, гремящего барным стеклом, ещё раз напрягся, и молчание его длилось больше двадцати восьми секунд.

– Да игра, в общем, несложная… Там это делается легко. Находится парень, хотя по половым признакам можно и не упорствовать, женщина тоже подойдёт, амбициозный, но слабый на деньги, или уже подмочивший репутацию, с ним проводится работа: мы тебя выталкиваем на «должность», ты становишься во главе, с тобой считаются, к тебе прислушиваются, прошлое твоё потихоньку забывают, а мы иногда просим тебя подтолкнуть наши интересы. Парень, хватаясь за такое, радостно соглашается, а если ещё при этом предлагается «тридцать сребреников», и вовсе тает (помните, что я вам говорил что такое деньги для них).

– И что? – с нетерпением поторопил Якоба Гласс.

– И всё! – пожал плечами лорд-канцлер, уже давно переместившийся в кресло, и, распустив узел мягкого галстука, задумчиво и лениво галстуком же протирал очки.

– Производится сложная, но уже просчитанная и отрепетированная оперативная работа, где деньгами, где обещаниями, где угрозами, и хоп! – наш человек в их президиуме. Вернее, их человек в нашем… При хорошем раскладе ещё и во главе. Рулит, командует, ставит резолюции, даёт ход делам. А то, что его просили «иногда» подталкивать интересы, так с этого момента и начинается враньё! «Иногда» в данном случае означает «всегда», поскольку человек «на крючке» своим компроматом или страстью к деньгам. Он зависим! За то, что ему пообещали, он заплатит гораздо больше. Сыр в мышеловке отнюдь не бесплатен: мышь за него отдаёт жизнь, а сыра так и не получает. Живая кукла, которая и не совсем понимает, для чего он здесь, упиваясь мыслью, что вот его недооценили, а теперь он может командовать теми, кто его ни во что не ставил; а самое главное – он даже не понимает, что в любом случае в проигрыше: если взбрыкнёт – его компромат отдадут, куда нужно, а там тоже «свои люди», а если вопрос дорогого стоит, могут и автокатастрофу обеспечить. Похоронят с почестями, и некролог будет такой, что на Олимпе обзавидуются.

В курительной повисла тишина, и она почему то давила на министров. Никто, даже Шпигель, не мог найти слова, которые бы порушили это молчание.

За окном ночь, бесцеремонная в этих широтах, уже вытолкнула день, не дав ему даже для приличия соблюсти сумеречный вечер; полумрак курительной начал превращаться в чернильную темноту, такую, таинственность которой всегда нарушается с включением электричества, но существовать в которой человек не привык. Поуп, сидевший ближе всех к выключателям, нажал на кнопки, разбавив тем самым угольный цвет ночи мягким приятным сумраком.

Дортмундсен, наконец, разглядел Сэйлера, и испугался. Глаза Сэйлера, невидящие никого вокруг, прореагировали на включённый свет только сузившимися зрачками. Веки оставались на месте, мозг его был занят чем то другим, и такие мелочи, как сухость глазного яблока, сейчас организм министра не волновали. Невесть откуда появившиеся морщины резко разделили его лицо на части, а электрический свет не сглаживал тени от морщин, а наоборот, усиливал.

Стакан Сэйлер просто держал в одной руке за ненадобностью; в бутылке, которую он держал в другой руке, иногда вливая в себя её содержимое, жидкости оставалось меньше трети. При этом он не выглядел пьяным, глядя на него в эту минуту меньше всего можно было заподозрить его в пристрастии к алкоголю.

– Я был у Майнера… – проговорил он негромко. – Когда он вызывал нас поодиночке и беседовал с каждым….

Сэйлер ещё раз поднёс ко рту бутылку и перевернул её. Маска на его лице не поменялась ни во время глотка, ни после. Переместившись до ближайшего кресла, он сел на его край в позе Роденовского мыслителя.

– Много о чём мы с ним разговаривали… Об экономике, о торговле, о политике, о сельском хозяйстве, – охрипшим голосом продолжал Сэйлер, – … я, помнится, веселился отчего то, и, в общем, плохо помню, о чём был разговор, но почему-то одна фраза запала в память. Карл сказал: «При нынешнем политическом раскладе разницы в партиях я не вижу никакой. А выбирал бы я не того, кто идёт от партии, институт партий себя, в принципе, изжил. Выбирать надо человека, у которого есть совесть, и абсолютно всё равно, в какую партию его записали остальные… те, у кого её нет…»

Во время своего монолога, тихого, внятного, министр умудрился опустошить таки ёмкость. Все молчали, Дортмундсен немного оторопел от контраста внешнего вида Сэйлера, его состояния и произнесённых слов, ни к чему, казалось бы, не относящихся.

– Герберт, какого рожна…? – начал было лорд канцлер, но Сэйлер остановил его пустой бутылкой в вытянутой руке, направив её в сторону Дортмундсена.

Лорд канцлер встал.

– Кто-нибудь, ради Бога, может мне объяснить, что здесь, чёрт возьми, происходит? – резко и жёстко обозначил Дортмундсен. На этот раз все молчали, и даже Шпигель отвёл в сторону взгляд. Лорд канцлер сделал следующую попытку:

– Что, происходит с Сэйлером? Он что, за четыре месяца моего отсутствия сумел приобрести зависимость? О чём я не знаю? Что мне не рассказывают? Куда я вернулся? Домой?

Штиль попытался было из природного стремления к мирному решению вопросов успокоить Дортмундсена, но тот сразу же оборвал его:

– Джонатан, вы не сумеете дать мне спокойствие. Мне нужна информация, а спокойствие я найду сам! Ну, так что здесь такое творится? Начнёт кто-нибудь?!

Штиль, почему то изредка поглядывая на Лэйкера, начал, собираясь с мыслями…

– Ты уехал четыре месяца назад… Сначала мы и не думали, что всё так обернётся…. В дорогу тебе не сообщали, думали, всё и так получится… беды же особой не было….

Сэйлер, хрустнув пробкой невесть откуда взявшейся у него в руках следующей бутылки, заговорил, не обращая особого внимания на Штиля, который, вытерев пот со лба, обрадованно замолчал, как только его избавили от необходимости придумывать слова: