Чарльз Додд - Основатель христианства

Это мы можем утверждать уверенно. Дальше все сложнее. Если вернуться к трем типам пророчества, которые я выделил, то позволительно сказать, что "восстание из мертвых" означает просто загробную жизнь, а слова "немного спустя увидите снова Меня" обещают восстановление личных связей, прерванных смертью. Здесь все более или менее понятно. Но совсем по-иному звучат слова о пришествии Сына Человеческого: "Ибо придет Сын Человеческий во славе Отца Своего"; "Тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках"; "Как молния, блистая, светит от одного края неба до другого, так будет Сын Человеческий в день Свой". Разумеется, все это —- образная символика; но что же стоит за символами? Появляются они там, где речь идет о Страшном суде и о конце света, которые должны, очевидно (во всяком случае, судя по ряду отрывков), совпасть с приходом Сына Человеческого. Здесь явственно проглядывают черты "апокалиптических" надежд и прозрений, бытовавших задолго до того и оживших вновь в бурное время, предшествовавшее падению Иерусалима. Многие из этих надежд лелеяли и ранние христиане. Из других книг Нового Завета (не из Евангелий) мы знаем, что они говорили об этом с радостным трепетом. И, естественно, жадно хватались за все сохранившиеся в памяти слова своего Господа, которые имели хоть какое-то отношение к этим чаяниям.

Они помнили, например, как Он предупреждал о бедствиях, угрожающих еврейской общине и священному городу, и говорил, что нынешнее поколение обречено нести бремя вины за прежние грехи Израиля. Вероятно (полагали они), Он хотел сказать, что при жизни окружающих Его людей Страшный суд положит конец истории человечества, и их поколение будет последним. В Евангелиях действительно есть места, которые, казалось бы, говорят нечто подобное. Но это ли Иисус имел в виду? Не разумнее ли предположить, что писавшие о Нем пытались соотнести Его слова со своими чаяниями и потому изменили их первоначальный смысл? Есть основания думать, что так оно и было.

И все-таки здесь нужна большая осторожность. Вполне возможно, что Иисус действительно пользовался образной системой предания, знакомой Его современникам. Но, как я уже говорил, хотя образность в значительной степени была унаследована, разные люди вкладывали в нее разный смысл. Иисус мог ею пользоваться, однако это не значит, что Он придавал всем символам буквальное значение или что евангелисты правильно Его поняли. И снова мы спросим: что же Он имел в виду?

Мне кажется, правильнее всего начать с тех речений Иисуса, которые и ясны, и важны для Его учения. Самое основополагающее и характерное из них гласит, что Царство Бога — здесь. Другими словами, надежда исполнилась. Царство Бога уже не где-то вдали — его можно увидеть, если откроешь глаза. Но оно — больше, чем то, что доступно глазу. Ведь это — Царство Бога; здесь, среди нас, сам Предвечный Бог. Здесь, в нашем мире, действует некая сила не от мира сего, в него вторглось "сверхъестественное", запредельное — назовем это как угодно. Преходящая действительность обретает через него глубину вечности — и сейчас, и потом, всегда; но никакому "настоящему", как бы важно оно ни было, его не исчерпать. Царство Бога здесь, сейчас, но оно остается надеждой, которая осуществится за пределами истории.

Чтобы выразить эту грань Царства Бога, Иисус пользовался традиционной символикой: символом пира со святыми, которые все живы у Бога, и Страшного суда для всех народов. Но это не грядущее, дату которого можно предсказать с точностью до числа; это — образы той действительности, к которой пробуждается дух человека, отрешенный от прошлого, настоящего, будущего. Это — Царство Бога во всей полноте смысла, оно лежит по ту сторону истории. Однако оно "вошло" в историю как раз в ту решающую пору, центром которой был сам Иисус. Радость его стала достоянием тех, кто его принял. "Блаженны нищие, ибо ваше есть Царство Божие". Они

гости на брачном пиру: "Могут ли сыны чертога брачного поститься в то время, когда с ними Жених?" И все-таки в мире ином будут они есть и пить за трапезой его в Царстве Его. Снова встреча с Иисусом ставит человека перед выбором, перед судом, который неотделим от грядущего Царства Бога. "Теперь Суд миру сему",

сказано в Евангелии от Иоанна. То есть пришел Страшный суд. Собственно говоря, люди самих себя судили своим отношением к Иисусу. Человек мог оправдаться ("Вера твоя спасла тебя, иди с миром"), мог подпасть осуждению ("Земле Содомской будет легче в День Суда, чем тебе"). Это — суд в истории, но значение его выходит за ее пределы. Надисторическое значение и выражено в образе, подобном действу: народы стоят у престола божественного Судии.

Таким образом, земную жизнь Иисуса и каждое Его действие надо рассматривать с двух сторон: с точки зрения данной исторической обстановки и с точки зрения вечной судьбы человечества. Второе значение можно выразить только в символах.

Мне кажется, теперь нам будет легче понять смысл таинственных речений о приходе Сына Человеческого. Наиболее важен среди них ответ Иисуса первосвященнику, когда тот спрашивал, считает ли Он себя Мессией: "И вы увидите Сына Человеческого, восседающего по правую руку Силы и грядущего с облаками небесными". Иносказательность, насыщенная образами, перекликается с двумя отрывками из Ветхого Завета. В одном из них Всемогущий дарует наивысшее достоинство Царю Израильскому (т. е. Мессии) со словами: "Сиди по правую руку от Меня". Другой раз, у пророка Даниила, в замысловатых образах описывается видение грядущего. Сперва проходит вереница причудливых и хищных зверей, а затем "с облаками небесными" — "как бы сын человеческий" (т. е. человек, а не животное), который и получит вечное владычество в Царстве. Пророк сам дает ключ к пониманию образа. Звери — это жестокие языческие империи, угнетающие Израиль, а человеческий образ — "народ святых Всевышнего". Таким образом, перед нами своего рода "двойник" Служителя Господа, воплощение Народа Божьего, сначала угнетенного; а затем отмщенного и с триумфом идущего к престолу Всевышнего. Это не только видение конечной победы дела Бога над всеми силами мира сего, но и упование на историческую победу Израиля над поработителями. Для нас отсюда, наверное, должно следовать, что Иисус, отсылая к пророчеству, тоже указывал на окончательную победу дела Божьего — иными словами, на завершение Его Царства вне истории и на свою роль в этом. Здесь, как и у Даниила, победа воплощена в истории — в самой трагической судьбе Иисуса, которому предстояло пройти через жертву и муку к жизни во славе. Образ человека из Даниилова пророчества обрел новое значение. Именно в этой исторической Личности как в своем "полномочном представителе" Новый Израиль, Народ Божий должен спастись от, казалось бы, неминуемого бедствия — "воздвигнуться со Христом", как сказано у апостола Павла41. Это и есть приход Сына Человеческого в истории. Его окончательный "приход" лежит за ее пределами, но он уже как бы задан и в исторической Личности, и в историческом событии.