Неизвестно - Дневники

36

няли большое стадо. Опять пропускали самок, выбирали рогачей. Я, от волнения, не мог разобрать, кто рогач, кто самка,— вернее, разбирал, но мне оба казались и ценными, и недоступными. Опять выстрелил Мусрепов. Рогач упал,— сверкнув белым брюхом и необыкновенно тонкими ногами. “Иванов,— прыгайте, а то утеряем”,— крикнул он. Я спрыгнул. Машина круто повернула и понеслась вправо. Охота представилась мне в более отдаленном виде, на желтой равнине, под палящим солнцем, делающим равнину какой-то и без того плоской,— и легкой в то же время, акварельной [нрзб.]. Желтое поле. Козлов не видно.— Я, к сожалению, забыл бинокль. По полю двигаются машины. Вот они сошлись, остановились,— и опять пошли. Козел возле меня умирал. У него клокотало в горле, глаза закатывались. Я выстрелил ему в сердце. Выступили синие кишки. Он умер, вздрогнув. По-разному рождаются животные, но смерть у всех одинакова. Подъехали охотники. Мне несколько раз казалось, что козлов гонят ко мне,— я даже ложился. Охотники были возбуждены. “Еще убили двух!” Возле машины, к которой подъехали мы, лежали козлы. Все теперь были удовлетворены <...>. Бензину было мало. Мы с грустью оставляли долину. И уже приближались к выезду, когда увидали стадо козлов. Это были молодые. Они смотрели на нас. Мы ринулись. Объехали. Козлы кинулись в степь. Я выстрелил,— и перебил ногу. “Вот чего я ждал!” — воскликнул Мильченко. Мы погнались было за остальными, но так как подстреленный убегал, то мы его догнали,— и я застрелил его. Мимо постов мы проехали с осторожностью,— оказывается, удостоверение мне было выдано на право убить одного козла для чучела.

Ущелье пылало. Все казалось розовым,— в особенности, когда мы выезжали из ущелья. Затем легли возле плетня. Тек арык. Казахская женщина поставила нам самовар и принесла пиалы. Мильченко жарил шашлык. Поехали, жара не смолкала. В Чилике доставали бензин,— обманно. В продмаге барышни смотрели на нас с любопытством нескрываемым. В МТС сказали, что едем из Джаркента. Затем направились к Иссыку. Опять — ночь, ухабы.— Около 10 часов шофер Аншарипова сказал, что дальше ехать не может. Поставили машины, разложили козлов, чтоб не протухли, Тамара предлагала вернуться. Уснули. Шофер так устал, что спал, сидя на сидении,— и во сне зажигал фары и гудел. Вот было бы дивно, кабы он дал задний ход: мы спали как раз у задних колес.

37

18/ VIII .

Заехали в с[еление] Иссыке к родственникам Мусрепова. Там уже ждала наша удивительная голубая машина и возле столба козлик, приготовленный для “бешбармака” 45. Голубую машину нагрузили козлами, и она отправилась в Алма-Ату. Мы подъехали к концу дороги, от которого должен был начинаться подъем. Стояло много машин. Усердно торговала палатка Госторга, над которой развевалось красное полотнище с надписью “Гастроном”. Мы углубились по тропинке. Дорога легкая, тень. Незаметно,— обсуждая вчерашнюю охоту,— дошли мы до пригорочка, за которым покоилось озеро. С пригорка катились пьяные — рядом с водопадом, словно озеро было из вина. Мы стали подниматься: “Сказка!” — воскликнул Аншарипов и вывел нас к Малому озеру. Среди скал лежало со двор голубое озерко. Это было хорошо. Мы поднялись еще на пригорочек. Лошади, пыль, волокли вниз бревна. Где-то пели. Пригорок зарос колючками и остатками бутылок. Точно, озеро великолепно! Оно голубее неба, неподвижно. В щель, между горами, виднеются белки. Ели поднимаются почти от самой воды. Гор множество. Тишина прерывается пением. Пологие обрывы. “Между Балхашем и Иссык-Кулем идет подземное сообщение,— сказал Аншарипов,— да и здесь откуда появляется вода?” Но вопрос был праздный, потому что всем было известно, что вода в Иссык идет из ледников. Мусрепов стал доказывать, что Иссык значит “Эссык” — дверь. Дверь в чудо. Он тотчас же решил вставить Иссык в “Амангельды”. “Спустить по водопаду офицеров что ли? Или расположить [возле него] лагерь Амангельды?” Аншарипов, купаясь, рассказал, что здесь от землетрясений частых происходит самоселекция растений. Полежали возле бревен,— ибо все остальное было занято пьянствующим русским населением,— и возле водопада, каскада, вернее, с его горными камнями и белой пеной,— вернулись вниз. (Вода пробуравила камень и то останавливалась, то скручивалась.)

В селении ели “бешбармак” и пили кумыс. Ковры были постелены возле дома. От зрителей хозяева загородились ящиками, пустыми. В тощем граммофоне игрались уйгурские песни. Меня называли “аксакалом” и удивлялись моим сигарам. Выпили изрядно, потому что снимались очень веселыми, а когда поехали, то шофер Аншарипова чуть не вкатил нас в поток, под откос. Машина затарахтела, но остановилась. По дороге мальчишки продава-

38

ли арбузы. Ночью на дороге увидали раненого уйгура. Я осветил его своей лампочкой. Он лежал на спине. Маленькое лицо его было измято, из рта текла кровь. Мы подняли его. Затылок его был раздроблен. Странная прическа — немецкая — “бокс”. На ногах тапки. Рваные штаны. Документов не было. Хотели везти в город, но ограничились тем, что положили его в канаву [нрзб.]. Аншарипов хотел позвонить в Кр[асный] Крест и даже заметил № столба и километраж, но едва ли он позвонил.

19. [ VIII ].

Отдыхали и ели “бешбармак” из козлятины у Мусреповых. Разговор шел о раскопках.

20. [ VIII ].

Смотрели музей. Музей построен по принципу — “Покажи все, чтоб человек сразу окончил университет”. А в общем,— нагромождено великое множество всяческой дряни,— вплоть до моего портрета. Скучно и неинтересно. Прочел обвинительное] закл[ючение] о троцкистах. Как эта сволочь существовала? Ужасное человеческое падение! И как мы их не видели?

21. [ VIII ].

Лукницкий с женой уехал в Кыченский район. Жена бодрится. Мы направились к ледникам. Шли долго — пять часов, и уже у самого перевала Тамара отказалась идти. Отдохнули. Завернул какой-то молодой человек с сеткой,— ловит насекомых, но, постеснявшись, или вернее, нисколько не интересуясь беседой со мной, ушел, успев сообщить только, что здесь по утрам прыгают [нрзб.] козлы и что где-то рядом стоят замаскированные палатки Ак[адемии] Наук. Насчет палаток, наверное, врет. А м[ожет] б[ыть], действительно их замаскировали. Обратно — весьма усердно любовались пейзажами. И точно,— ели здесь как на подбор, расставлены без тесноты, со вкусом, то группами, то в одиночку,— даже пни, старые и без щеп,— стоят весьма красиво. К тому же уходило солнце и пейзаж улучшался. Тропинка мягкая, без камней, воздух отличный...

Вернувшись, узнал, что Мусрепов уехал,— не то обиделся на то, что я с ним не работал, не то простудился, когда купался в Иссыке. Вот тебе и дверь в болезнь!