Неизвестно - Дневники

— Танцуют и гуляют на деревенском мосту через речку.

Как убило механика и его любовницу. Шофер оглянулся, чтоб узнать, что они делают в машине, а канавы тут глубокие, машину и перевернуло.

Солдат Юра два раза пробирался в ресторан «Золотой рог», но

451

в солдатском его не пускали, он переоделся в штатское, взяв у приятеля, но не было ботинок, ботинки приятеля были малы: «Так и поглядел». Избушку, подвели под нее раму, и так плавала. За одно плаванье сотрешь кожу на руках до кровавых мозолей. Пароход. Боцман, купивший бидон спирту, и непрестанно певший «свою любимую песню».

— Да, прохладно становится.

Бензин в сарае. Пустой, заросший травой, двор, деревянные здания, плотный забор, телеграфные столбы. Небо начинает голубеть. Пахнет бензином. Горы, тоже поросшие редким лесом, вообще-то пологие и плоские. Желтых деревьев уже много; по дороге их встретится, видимо, больше.

Желтые — темноватые луга и золотые березы. Собирали маслята.

15 [ IX]. Чита.

Усталость, но к 11-ти она прошла.

Был вчера Марк Осипович, опрятный, бритый, в черной рубашке и белом галстуке, даже и стеснительный. Разговорился быстро. Получил отпуск, едет в Кисловодск, а оттуда в Приморск, чтобы поступить в звероловецкий совхоз, каких в Чите нет.

— На всю Читу нет ни одного охотоведа с высшим образованием. Все идет как сто лет назад: выйдет Иван на белку, принесет, а не наткнется, не принесет. Никто не понимает, как, скажем, снимать правильно шкурку. Тайгу надо разделить на участки.

— Росомаха. Мы бросились со студентом — на хариусов. Он стоял, я сидел за камнем. Росомаха смотрела на него, раздвигала мордой кустарник. Собаки ее разорвали.

— Умер Бакшеев, 47 лет. Выпивал по литру спирта, ходил с рюкзаком. Вез сани, зимой, сидел наверху, сын слышит: «Что-то порвалось». Обошел воз: «Ничего, тять, не порвалось». Он скатился с воза у самых ворот.

— Гуси летят на огромной высоте, но уже над гольцами. Я был с геологическим молотком; бросил — не попал. Они закричали и стали набирать высоту. Наверху болота, камня взять негде. Эвенки охотятся на уток, [нрзб.]. Выстрелит. Ждет, когда прилетят новые. Один так дождался, что с одного патрона убил 24 утки и не дробью, а «сечкой», мелко изрезанной проволокой.

Кинооператоры поставили сеть перед самым порогом, сами ос-

452

тановились на другом берегу. Поплыл на моторке проверять сеть, мотор заглох. Их утащило в порог. Один уцепился за борт лодки, а второго утащило, не нашли. Очень злится на туристов.

— Каждый считает себя таежником. Увидал речку, переходит. Нет, чтоб осмотреть, где речка распадается на несколько рукавов. Просиди у костра ночь: натаявшая за день вода к утру вся уйдет, за ночь, и речка мелеет к утру: тогда и переходи. Или потрудись три часа, сделай плот.

Боюсь, что я навредил ему: его считают браконьером.

— Козлов можно, рыбу можно, а изюбрей нельзя.— Надо подкармливать зверей остатками от сельского хозяйства.

— Какие остатки? Откуда? — спрашивает с недоумением Никонов.

Тот стоит на своем:

— Молоко. Масло.

И ужасно ругает питомники чернобурых лисиц, которые пожи-

453

рают много мяса, а мех у них плохой, вытертый, хотя и убивают зимой.

Охотоведу платят 600 руб., а он получает на Западном руднике 2600. Он бранит, что ему не дают проявить инициативу.

Сегодня выписывается из больницы Павел Гамов, наш спутник по Меньзе.

Обещал еще раз прийти Марк Осипович, но, конечно, не пришел, по-видимому, заложил.

16. [ IX]. Чита.

Уложил камни. Получилось не так уж много, как предполагал. Я даже беру оставленные в прошлом году. С утра было пасмурно, сейчас разыгралось. Ночь холодная. Узнаю, как — билеты и, может быть, завтра-послезавтра уеду. Поезд отходит по московскому времени в 8.50, по местному — вторник, 18-го, 3 часа утра; по-видимому, уеду. Все.

18 сент[ября].

Поезд Пекин—Москва. Еду пока что в приятном одиночестве: впервые за полтора месяца Гоша, подаривший мне две медвежьих шкуры, сказал: «Вам, наверное, скучно будет ехать одному?» — «О, да!» — ответил я,— и солгал. Я с печалью думал, что могут быть спутники. Подъезжаем к Петровску-Забайкальскому, вспоминаю смерть зайца. Никто не верит, что это правда — что зайца поймали руками и что он умер от разрыва сердца, даже Павел Гамов, ездивший с нами. Мы его повидали вчера в домике, который уже «списан» как несуществующий. Груз у меня велик, быть может, самый большой, чем когда-либо,— и все камни. Гоша вчера говорит: «Вам пора уже переходить на собирание шкур», а сам выспрашивал название горы возле деревни Живая, чтоб собирать [там] халцедоны! Пасмурно за Яблоновым хребтом. Тайга очень красива: много золота, холодно, по-видимому, весьма: всюду, где люди — костры. Через скошенное поле, где кучи соломы, бурят в халате и шляпе ведет корову; баба подгоняет. Ремонтные рабочие — девушки, в теплых куртках и брюках, с подкрашенными губами, холодно и недружелюбно смотрят на мчащийся поезд.

Идем берегом Байкала. Желтое, рыжее, медное всех оттенков — березы —- среди темно-зеленых, почти синих сосен. Ручьи

454

коричневые, не грязные, прозрачные, как по-своему прозрачен турмалин, точно настояны на листьях. Байкал у берега грязен от ручьев и речек, но дальше он чист. Волна. К сожалению, много туч, солнце выглядывает редко. Кое-какие вершины гор у Байкала покрыты уже снегом, а подножья — рыжие. Дальше, перед подъемом поезда в горы, во вторую половину пути мимо Байкала,— дождь. Видны только березы, да обгорелые черные лиственницы, да болото, да грязная колея дороги с лужами и брызгами дождя. Закатный желтый свет лежит на всем этом, но не красит он природу. Гор не видать, да и Байкала — полоска с волнами, берег с выброшенным темным сучковатым плавником. Поезд покачивает, постукивает, мелькают березы в полосах дыма, ложащегося на окна, гудок,— и все!

Человек сомневался — нужен ли, талантлив ли, семья нуждается ли в нем? Оказалось, очень нужен. И он счастлив:

— Может быть, если человеку говорить, или он, невзначай, узнает — лучше всего невзначай,— что он нужен, может быть, было бы больше счастл[ивых] людей?

19. [ IX].

Поезд. Где-то между Иркутском и Красноярском. Проснулся от гигантского барабанного боя — во сне видел воздушную тревогу, налет американских бомбардировщиков, улицы города, наполненные испуганным народом и людьми в белых повязках (по-видимому, распорядители), тоже испуганными. Я шел с кем-то из друзей. Оба мы были в бобровых длинных шубах. Почему? Сон.— Облака. Проглядывает солнце, день и светлее и теплее вчерашнего. В вагоне венгры, шумные немцы с ребенком и также вьетнамцы: вообще-то всего человек пять; в Иркутске сели еще двое: вот и все. Я пока один, авось еще дотяну ночь, а там уже, если и сядет кто, пустяки. Я устал. Болела спина, голова; сейчас немножко отлежался, стало хорошо. В общем-то, как мне кажется, деревья здесь с более короткими ветвями, чем у нас. От тесноты? Очень красивы алые осины, только их мало.