Неизвестно - Дневники

В такие минуты “страсть к искусству переносишь на страсть к природе, ружью и охоте”. И страницы дневников, им посвященные, свободны от тяжелых размышлений.

Вс.Иванов, как уже было сказано, предназначал свои дневники для публикации. Особенно это касается их центральной части — Ташкент 1942 г. и Москва 1942—1943 гг. И в мае 1944 г., спустя год, перечитав московский дневник, Вс.Иванов подводит определенные итоги пути писателя своего поколения, обобщает их и делает это обобщение своего рода стержнем, главной идеей своей, как он предполагал, будущей книги. Он пишет некролог, в котором есть и отдельные автобиографические детали.

“В глуши, у бедных и незнатных людей, родился он. Глаза васильковые, поэтические, задумчивые. Родители его любили, но он их оставил ради кругозора.

Скитался. Был часто бит, пока сам не стал бить.

Учился. Работал. Влюблялся. Первое неудачнее второго; третье неудачнее первого.

Испытав достаточно много, чтобы стать М.Горьким, начал писать.

Неудачный сочинитель, к которому принес он рукопись, назвал его гением.

Напечатали. Был похвален. Развелся. Завел новую квартиру и мебель. Пил. Говорил речи. Получал награды.

Проработан. Разоблачен. Низвержен.

Пытаясь выкарабкаться, хвалил врагов и все, что он считал полезным похвалить: в стихах, в прозе, в статьях, и в письмах, не го-

8

воря уже о домашней беседе. Хвалил начинающего, называл гением.

Вновь,— проработан, разоблачен, низвержен.

Писал переломанными руками, соображал истоптанным мозгом. И опять был проработан. После чего,— забыт.

Хоронил Литфонд в лице Ракицкого. Группа писателей поставили свои фамилии под некрологом, и сели ужинать. Некролог не был напечатан.

И в тот момент, когда комья земли дробно падали на фанерную крышку гроба,— в глуши, у бедных и незнатных людей, родился ребенок с васильковыми, задумчивыми глазами.

23 мая. Вечер. 1944 год”.

При подготовке дневников к публикации стало ясно, что в соответствии с содержанием и стилем записей разных лет выстраивается определенная композиция книги.

Первая часть — дневники 1924—1941 гг. (до начала войны). Записи о событиях и людях достаточно краткие, конспективные. Много набросков рассказов, отдельных сюжетов, фраз (интересен, например, фрагмент текста, написанный в стиле сказа М.Зощенко). Отдельная группа записей посвящена поездке в Алма-Ату в 1936 г.

Сложности внутренней жизни страны 1930-х гг. практически не отразились в дневниках этих лет, встречаются лишь отдельные факты без комментариев (сообщение об аресте Бабеля, например). Естественно, что Иванов не писал о терроре,— об этом тогда старались не писать и не говорить. Существует, скорее, другая проблема: в какой степени Иванов редактировал свои дневники или намеренно делал какие-то записи “для чужого глаза”? Тем не менее общий настрой этой части, несмотря на неоднократные упоминания о своей отчужденности от литературной среды, вызванные, в частности, враждебной критикой в адрес сборника Вс.Иванова “Тайное тайных” (1927 г.) и других его произведений, можно было бы определить такими словами писателя: “А на всех этих сплетников и интриганов — плевать. Буду работать” (27 мая 1939 г.).

Вторая часть — ташкентский дневник 1942 г. и московский 1942—1943 гг. — кульминационная часть книги. Здесь высказаны наиболее важные и волнующие писателя мысли, дана яркая и по-своему необычная картина военного времени, крупно и живо напи-

9

саны портреты современников — писателей, художников, актеров. Записи интересны по стилю. Нередко в одной записи сочетаются и размышления о событиях на фронте, и впечатления от прочитанной книги, просмотренного фильма, и наброски к произведениям, которые Вс.Иванов пишет в это время, и пейзажные зарисовки.

Третья часть — дневники с 1946 по 1962 гг. Здесь также — и факты литературной и общественной жизни, и размышления над своими старыми и новыми произведениями, и портреты, но все чаще, особенно к концу 1950-х — началу 1960-х гг., встречается фраза: “Я устал”.

О последнем периоде жизни Вс.Иванова есть воспоминания близких ему людей. Вот что писал В.Б.Шкловский, бывший другом Вс.Иванова еще с 1920-х гг., со времен “серапионов”: “...Его меньше издавали, больше переиздавали. Его не обижали. Но, не видя себя в печати, он как бы оглох. Он был в положении композитора, который не слышит в оркестре мелодии симфоний, которые он создал”*. В.М.Ходасевич, художница, племянница поэта Вл.Ходасевича, друг семьи Ивановых, пыталась по-своему определить черты личности Вс.Иванова этих лет: “Вероятно, если бы в своей жизни Всеволод Вячеславович встретил меньше плохих людей, он смог бы свою любовь и нежность ко всему сущему полной мерой воздавать и человеческим особям и быть очень счастливым. Но этого, к сожалению, не случилось — он закрыл свое талантливое и доброе сердце для многих и для многого. А будучи человеком очень ранимым, скрывал это, как некую тайну.

И жил он, хотя среди людей, но слегка отшельником, слегка волшебником”**.

Готовя вместе с М.В.Ивановым, сыном Вс.Иванова, дневники к публикации, мы намеренно закончили книгу дневников не последней имеющейся в архиве дневниковой записью Вс.Иванова, а несколькими строками раньше. Как нам показалось, эти записи подводили итог всему повествованию о судьбе писателя: “Все-таки в нашей работе самое главное — ожидание, а тут теперь чего ждать? И раньше-то не ахти сколько перепадало, а теперь... Хотя, исторически, это хорошо: путь должен где-то кончаться” (8 апреля 1963г.).

__________

* Вс.Иванов — писатель и человек. М., 1985. С. 21—22.

** Там же. С. 213.

10

“24 июня 1941 г.

...На улицах появились узенькие, белые полоски: это плакаты. Ходят женщины с синими носилками, зелеными одеялами и санитарными сумками. Много людей с противогазами на широкой ленте. Барышни даже щеголяют этим. На Рождественке, из церкви, выбрасывают архив. Ветер разносит эти тщательно приготовленные бумаги. Вот — война. Так нужно, пожалуй, и начинать фильм.

Когда пишешь, от привычки что ли, на душе спокойнее. А как лягу,— так заноет, заноет сердце, и все думаешь о детях... Сам я решительно на все готов”.

Понимание войны как события поворотного и в жизни всего общества, и в своей жизни, определило и кульминационную роль военных дневников во всей книге. Сам Иванов неоднократно пишет о “пробуждении”, которое должно “прийти” во время войны: “Ведь катаклизм мировой. Неужели мы не изменимся?” (17 июля 1942 г.); “Много лет уже мы только хлопали в ладоши, когда нам какой-нибудь Фадеев устно преподносил передовую "Правды". Это и было все (подчеркнуто Вс.Ивановым.— Е.П.) знание мира, причем, если мы пытались высказать это в литературе, то нам говорили, что мы плохо знаем жизнь. К сожалению, мы слишком хорошо знаем ее — и потому не в состоянии были ни мыслить, ни говорить. Сейчас, оглушенные резким ударом молота войны по голове, мы пытаемся мыслить,— и едва мы хотим высказать эти мысли, нас называют "пессимистами", подразумевая под этим контрреволюционеров и паникеров. Мы отучились спорить, убеждать. Мы или молчим, или рычим друг на друга, или сажаем ДРУГ друга в тюрьму, одно пребывание в которой уже является правом” (подчеркнуто Вс.Ивановым.— Е.П.) (22 июня 1942 г.). Как мы видим из дневников, близкие к этому настроения владели и другими писателями, показательны записи разговоров с Б.Пастернаком в ноябре 1942 г. (см. комментарий). Ожидание перемен в обществе и в искусстве определяет пафос ряда первых записей этого периода. Однако впоследствии надежды сменяются разочарованием. Это чувствуется и в том, как комментирует Вс.Иванов официальные сообщения, касающиеся происходящих военных событий: “Ужасно полное неверие в волю нашу и крик во весь голос о нашей неколебимой воле” (1 июля 1942 г.); “Какая-то постыдная