Неизвестно - Дневники

— Ну, теперь читайте, что напишу о вас. Конфузливо улыбаясь, девушка сказала:

— Если уцелеем, прочтем. Мы ведь завтра улетаем на ту сторону...

После беседы с юнцами, пошел в комнату к какому-то Рапопорту. На столе — листовки для партизан и немцев, аккуратными стопочками. Отправляют куда-то Обком Витебский; кто-то из соседней комнаты кому-то говорит: “А раз вас не знают, как же вас посылать в Белоруссию?”

Штаб, значит, работает.

26. [ XI ]. Четверг.

Днем переделывал роман.

Сходил в Лаврушинский, взял книги.— Больна Маня, жалуется на голову.

За обедом, Стиенскому, черногорскому поэту, похожему на Дж.Лондона, пьяному кажись, вместо чая принесли ложечку сахара.

— Чаю нет, товарищ Стиенский,— сказала подавальщица. Он тупо посмотрел на сахар, лежащий на тарелке, и сказал:

— Боже мой...

И ушел.

Вчера, хотя и сообщалось о 15 тыс. пленных, все же сводка многих, видимо, смутила. Уже поговаривают, что немцы в начале наступления не могли ввести в бой авиацию, теперь же ввели (а значит остановили наши войска?). Впрочем, Войтинская, звонившая по телефону утром и приглашавшая меня опять на службу в “Известия” (я пока отказался), сказала: что “вечером ждут, слушайте”.

Тамара ходила с женой Гусева в Управление Центральной] те-л[ефонной] сети г. Москвы — о телефоне. Начальник, прочтя мое заявление, сказал:

— Что же, раз они писатели, они должны знать, что без штампа и круглой печати заявления не существует. Надо штамп и печать.

Вечером пришел П.Л.Жаткин. Был он полгода или больше у партизан. Рассказывал, как шел, голодал, служил банщиком,

206

многое путал, так что если бы он рассказал так следователю, который допрашивает партизан, перешедших фронт, вряд ли бы Петру Лазаревичу поздоровилось. Но, разумеется, страшного с ним случилось много и нет ничего неправдоподобного в том, что дочь партизанки убила отца-предателя и принесла в отряд его голову, или что комиссар отряда отрубил 72-летнему старику-предателю, ведшему немцев на партизанский отряд, руку, затем вторую, спрашивая все время: “Ну кто лучше — Гитлер или Сталин?” И старик отвечал — “Гитлер”, или что, принимая в отряд, испытывают виселицей, струсил, значит предатель, стал ругаться — наш. Под конец беседы Жаткин сказал, что пишет два сценария для Голливуда и за каждый получает по 10 тыс. долларов 202.

В полночь, “последний час”. Наши, с запада, я так понимаю, вышли на восточный берег Дона. Значит немцев действительно зажали? Среди трофеев, конечно, самое поразительное,— 1300 танков. Ведь это же целая армия 1? И также удивительно, что мало винтовок — 50 тысяч. А пленных — 61 тысяча.

Сегодня месяц, как мы в Москве.

27. [ XI ]. Пятница.

Днем переписывал статью для “Известий” 203. Вставил в нее случай с В.Суриковым, который мне рассказывала дочь Сурикова — Ольга Васильевна. Звонили из Союза — закрытое заседание Президиума. Ну их к черту, не пойду! Затем позвонили из Политуправления Военно-Морского Флота — предлагают встречу, а значит и очерк, с каким-то Героем Сов[етского] Союза. Вот это другое дело!

Вечером пришел Герой Сов[етского] Союза, асе, очаровательный молодой человек. Сын рабочего в Ленинграде, год назад он попал в авиацию, прямо со школьной скамьи, а сейчас капитан, три ордена, командир 2-го Гвардейского полка истребителей. Держится превосходно, спокоен и очень гордится своим спокойствием. С изяществом преуспевающего студента он говорит:

— Не трудно летать и сбивать немцев. Гораздо труднее управлять полком, заставлять других сбивать.— Он светло улыбается, играя пальцами рук, лежащих на черном сукне брюк.— Мне хочется потанцевать. У себя в клубе не могу. Вдруг техник-сержант меня толкнет случайно, конечно. Обидеться? Ну, я и хожу танцевать к подводникам.

207

Говорили целый вечер. Под конец я обещал поехать к этому молодому человеку в Мурманск. Он, хитро улыбаясь, сказал:

— Приезжайте. Нами все остаются довольны. У нас же рядом союзники, так что быт налажен.

У мальчика, при бомбежке Ленинграда, убита сестра, брат, ранена мать, которую увезли с госпиталем, он не знает, где она. Отец его, служивший в ополчении, был ранен четыре раза. Впрочем, обо всем этом я напишу. Кроме чисто стратегических умолчаний, все можно, да и должно написать, что рассказывал молодой человек.

28. [ XI ]. Суббота.

Начальник цеха завода, куда мы продали свою машину, рассказывал днем, сидя на диване, в козьей кацавейке и ободранных ботах.

— Я уцелел потому, что меня привезли на салазках к воротам завода, так я был слаб. Свой чудеснейший заграничный мотоцикл, на котором я ездил вырывать из-под снега картофель, я продал за 10 кг продуктов. У меня было полтора кило гороха — я его не мог есть. Берег. Привез. Отвинтил только второе сиденье.

29. [Х I ] . Воскресенье.

Художник Власов из Ленинграда. Послан был к партизанам,— и остался у них. Что его прельстило в них — трудно сказать. Сейчас он начальник разведки в штабе партизан. О партизанах рассказывал мало, больше о Ленинграде: как голодали, хоронили (в ящике от гардероба, в детской коляске). Как утром, у Медного всадника, кто-то положил трупик ребенка, ангельски прекрасного. Его заносило снегом. Дня через два художник видел, что мягкие части трупа вырезаны. Хозяева, вначале, сами собак не ели, а дарили их трупы друзьям, позже стали есть. Существо рафинированное, ученик В.Лебедева 204, носит высокие ботинки, на шнурках, ватные штаны, заграничную куртку, и даже шапка у него заграничная — финская.

30. [ XI ] . Понедельник.

Вечером пригласил Корнейчук. Разговорились,— и просидел до 5-ти часов утра. Говорили опять о слабости искусства, о его плохой пропагандистской роли,— я что-то рассказывал им.

208

2. [ XII ]. Среда.

Даже и не знаю почему,— одолела лень что ли? — три дня не записывал. Вечером, когда у нас сидели гости, позвонил Корнейчук и говорит:

— А мы ждем вас!

— Почему?

— Да ведь мы же сговаривались, что ты будешь у нас читать повесть о море.

Оказывается, спьяна, я пообещал прочесть “Вулкан”. Вот стыдобушка! Я даже голову руками закрыл:

— Боже мой, я так напился, что все забыл! В[анд]а Василевская, длинная, сутулая, в мужских штанах цвета хаки, сказала Корнейчуку:

— Как он мог забыть?

То есть художник, общ[ественный] деятель обещал другим худ[ожникам] и общ[ественным] деятелям читать,— и забыл!

Но забыл действительно!

Пошли опять к Корнейчуку. Он боится жены и старается быть точным. Тамара напомнила ему, что он обещал, года три тому назад, приехать к нам на дачу и тоже не приехал. Напекли пирогов, и ребята говорили: “Спасибо тов. Корнейчуку за счастливое детство”. Увы, он не помнит этого.