Неизвестно - Дневники

Писал пьесу. Сдал книжку в “Советский писатель” — очерки и рассказ о сержанте Морозове, назвав его “Встречи” 291. Да не примут, наверное, а если примут — будут печатать два года.

Миша Левин восторженно сообщает, что над Москвой сегодня, на высоте 13 тыс. метров летал немецкий разведчик. Наши самолеты на такую высоту подняться не могли. Восторг его потому, что немцев за 120 с лишним км поймал Мишин аппарат и следил за ним все время.

20. [ III ]. Суббота.

Писал пьесу. В черновике — окончил.

Опубликованы Сталинские премии. Нельзя сказать, что кого-то пропустили или обидели. И можно порадоваться за Петра Петровича Кончаловского и Леонида Леонова, которых стоит наградить. Признаться, я ожидал премию за “Александра Пархоменко” — не мне, конечно, мне, как говорится, “надо вещи складывать, если не помру подобру-поздорову”, а хотя бы Хвыле, Лукову, Богословскому. Но, видимо, от меня идет такой тухлый запах, что и остальным тошно.

Чтобы немножко развлечься — согласился выступить на вечере командиров школы снайперов. Школа за городом, возле Дворца Шереметева. Холодное здание, ходят командиры и курсанты, которым до тебя нет никакого дела. Вера Инбер, рассказывающая о том, как удивителен Ленинград — огороды, граммофончики; налет кончается, раскрываются окна и опять граммофончики. Худенькая, старенькая, с тоненькими лапками и на глазах слезы, когда она говорит о граммофончиках. Татарин — поэт, ефрейтор, с гвардейским значком. Служит при “Иване Грозном”, как он на-

293

зывает эти минометные снаряды. Едет на Западный фронт. Осип Колычев, лицо грузное, на одесском жаргоне читающий стихи, в которых цитируется Шевченко. Какая-то черненькая женщина, с золотыми погонами, лейтенант. Начальник кафедры литературы при какой-то академии, глупый, небритый мужчина, лет сорока, в засаленных ватных штанах и валенках (в эту теплынь-то!). Что-то орал начальник кафедры; Вера Инбер читала, думая, что она похожа на Пушкина. Холодно. На улице орут песни солдаты. Часовой, неизвестно для чего, стоит в коридоре. И вся зала в золотых погонах... Никого из нас не знают. Накормили обедом, дали по 100 грамм водки, и мы уехали. А на полях уже снег почти стаял, деревья лиловые... словно новое издание А.П.Чехова — и поле, и люди.

Рассказы таниного приятеля, художника, работающего во фронтовой газете.— Ведут пленных. Лейтенант скучный, усталый. Художник говорит: “Давай расстреляем!” Лейтенант оживился: “Выбирай”. Пленные понимают, закрывают лица руками. Художник: “Я пошутил”. Лейтенант вроде обиделся: “Нет, чего же — выбирай”. Долго не могут взять высоты. Усталые, злые. Приходит политрук, выступил, читает: “Англичане и американцы высадились во Франции и идут на Берлин”. Красноармейцы закричали “Ура” и бросились на высоту. Взяли. Тогда им сказали, что все это чепуха, политрук “попробовал воодушевить”. Брань по адресу и союзников, и политрука, и кой-кого подальше. Политрука расстреляли. Часть расформировали. Красноармеец ведет пленного. Мины. Осколком ранило красноармейца в голову. Пленный показывает: “Развяжи, я тебя перевяжу”.— “Ну что же. Все равно погибать, а тут еще есть надежда!..” Развязал. Немец перевязал красноармейца, взвалил его к себе на спину и понес в часть. Принес. Красноармеец кричит со спины немца: “Товарищ командир, я пленного привел”.

Завтра два месяца, как я отправил письмо в ЦК по поводу моего романа.

21. [ III ]. Воскресенье.

Приехал Бобка в форме курсанта — совсем юный. При нем заплаканная мать. Он жалуется на тяжесть жизни, на плохую одежду, бесконечные ученья на холоду,— и рвется на фронт. Татьяна высказала здравое предположение, что их плохо так держат имен-

294

но для того, чтобы они рвались на фронт. Завтра будем доставать ему бумагу.

Вечером — В.Ф.Асмус. Какой-то его знакомый, секретарь какого-то института, передал ему слова Сталина о том, что сейчас наступил решающий и переломный момент и что на союзников надеяться не приходится... Сопоставляя эти слова со словами, которые будто бы сказал какой-то чекист, их знакомый, Асмусы вывели заключение, что идут решительные переговоры о сепаратном мире с Германией, и именно сейчас, пока распутица, а слух этот пускается для того, чтобы “прощупать настроение”.

Опять головокружение.

22. [ III ]. Понедельник.

Написал статью для “Красной звезды” об А.Толстом 292.

Звонил Б. Михайлов. “Новости есть?” — “Ничего особенного, но в среду-четверг приду, поговорим”. Не связаны ли эти новости с тем, о чем говорил Асмус? В газетах: отдали Белгород, японцы потопили наш пароход “Колосс”. Японцы попугивают,— соглашайтесь!

Приехала из Ташкента жена Гусева — письмо. Ребята очень довольны, Мишка получил паспорт и продал свой пиджак на базаре за 600 руб. Комка прислал список посланных бандеролей, я получил, кажется, 7, кроме десяти томов Энциклопедии “Просвещение”. Беда невелика.

Придумал повесть (в полусне, утром) — “Между двумя взрывами” 293. Непременно напишу! Я уже пишу теперь, не думая — можно напечатать,— лишь бы нашлась физическая возможность писать.

Генерал Рокоссовский приехал в часть. Его сопровождало 16 машин. Уехали. Промчались 200 километров, вдруг генерал спрашивает у адъютанта: “А где самовар?” Тот сконфузился. Забыли. “Повернуть”. Все 16 машин повернули. Взяли самовар. Обратно.

Студенты производят раскопки. Подходит старик, ему объясняют что такое исторические изыскания. Старик спросил: “А кто такой Иван Сусанин?” Ему объяснили. Старик и говорит: — “Это верно, теперь только обнаружилось, что в старину много людей было за советскую власть”. И никакой иронии!

295

23. [ III ]. Вторник.

Отчаянная телеграмма из Ташкента: не могут выехать. “Гудок” обещает послать требование... и так далее.

Начал пьесу. Вернее, печатал с первого списка.

Дни все еще солнечные, на тротуарах скалывают последний грязный лед, обнажены ободранные дома,— идешь и кажется, что, ошибкой, обменял свою жизнь на чужую. Встречаю М. Шолохова. Ловкая шинель, смушковая кубанка, золотые погоны, сытый, выбритый, с веселыми и беспечными глазами. Сначала, одно мгновение не узнал, поэтому, узнав, сказал, что я “хорошо выгляжу”. И стало ему скучно. Спросили друг друга о семье, и он сказал: — “Значит, увидимся?” — и ушел, не спросив, где я живу, и не сказав, где он живет.— Погодин, пьяный, получает в Управлении Авторских прав деньги. Получил “Кадиллак”, а кроме того Совнарком выдал ему малолитражку. Тут же прихвастнул, что вчера пьянствовал с Шолоховым.— Улица, унылая, как подкидыш. Идет писатель Малашкин, ведет за ручку крошечную девочку в беленькой шубке.— “Дочь?” — “Внучка. У меня, ведь, двух сыновей на фронте убили. Живу в рабочей комнате, в 5 доме Советов. Квартира разбомблена. Роман написал "Петроград" 294. ГИХЛ не печатает — бумаги нет. Приходи, потолкуем”. Этот дал адрес.