Неизвестно - Untitled.FR11

- Папа, зачем же? Водитель не пьёт, он за рулём. да и Вам, может, многовато будет?

- Не много, дочка, в самый раз! Рази ж часто такое бываить? И-и-и-х! Ну, бу­дем!

Опрокинув стакан, Степанович с сожалением глянул на непьющих мужчин, потом посмотрел на внука:

- Что ноне за мужик пошёл? А, Санька? Ты как в школе-то учишься, хорошо? Вот и невеста наша Оля подрастает. ишо недавно ей кроватку мастырил! А у меня вторая жёнка умерла, а третью я сам выгнал!

- Папа, может, к нам переедешь? Иван тебе найдёт отдельное жилище, и бу­дешь ты рядышком!

- Пашуня! Вы сами-то как голь перекатная - с места на место. Так и меня буи- те за собой таскать? Нет уж, я здесь привык! Здесь и помру.

Когда уезжали, Степаныч заплакал. Паша прижала его тяжёлые узловатые руки к своим щекам и заплакала сама. Она долго смотрела в окошко машины, как стоит он у калитки, припав на простреленную ногу. Сколько ему ещё осталось?

* * *

- Розенфильда, каждый день ты не в настроении, даже поговорить не хочешь!

- Откуда взяться этому настроению? Нам опять грозит переезд, на этот раз, надо думать, в Анну, в районный центр. Только привыкнешь, обживёшься по- человечески - и снова в дорогу. И везде - по три года!

- Да, а места здесь какие, на Битюге! Евсигнеев приезжал вместе со всем своим семейством, наглядеться не мог. Ты тогда оставалась с Олей, она приболела. Мы ездили на любимое место. У Евсигнеева - две дочери: Тоня, младшая, и Сима - её назвали так в честь матери - постарше. Ничего, миленькие, особенно Тонечка. Борька фотографировался с ними на фоне речного затона, деревьев - встал посе­редине и обнял обеих за плечи, наш жених двенадцатилетний! А эти - «колобки николаевские» - так и вьются возле Борьки, а меня вроде и не замечают! Нико­лай, отец сестрёнок этих, с улыбочкой: «Выбирай, Борька, и враз обженим!» Даже свой китель не снял, только расстегнулся. И смолит одну папиросу за другой. Что ты скажешь - секретарь! Собрался уезжать в Усмань «первым». А Марчукова сватал в Анну, в сельхозуправление, начальником агрономического отдела. Гово­рит: «Давай, Ваня, пока я здесь, а то потом неизвестно куда засунут!» А что Ивану остаётся делать? Поднимать очередное хозяйство?

- Да нет. Ему пришло время где-то осесть! И Паша ему тихонечко вопрос под­кидывает: «А у нас когда-нибудь свой дом будет?». Мальчишке тоже школу ме­нять. Кажется, он привык здесь.

- Ещё бы! Всё пыталась тебе рассказать, да тебе всё недосуг!

- А что стряслось?

- Как же, у нашего мальчика - первая любовь! Лидочка Бассардинская - пер­вая красавица в классе, дочь комбайнёра.

- Что ты говоришь! И давно это у него?

- С майского утренника, когда они вместе должны были читать стихотворение. По сценарию, ещё на репетиции, он должен был взять её руку в свою. Боже! Что с ним творилось! Все мои средства памяти зашкалило от биотоков! Я записала невероятную по всем параметрам диаграмму! Так что наш шеф останется дово­лен - его тайна прикосновения расцвела здесь кустом алых роз, осталось только наблюдать за развитием.

- И ты до сих пор молчала?

- Я пыталась понять, случайный это всплеск или устойчивое чувство, иначе ты опять стала бы смеяться надо мной.

- Ну и как?

- Через неделю Варвара Ильинична, их учительница литературы, повела класс на экскурсию по окрестностям, чтобы дети затем описали это в сочинении. Она их вывела на обрыв - ты знаешь, он начинается за школой, - покрытый мелколе­сьем склон уходит вниз, к широкой пойме когда-то могучей реки, вдалеке виден изгиб Битюга, деревеньки. Картина - потрясающая!

- Да, ну и что с этого?

- А то, что тебе не вредно было бы почитать, что написал в сочинении двенад­цатилетний паренёк! К описанию вида с обрыва он присовокупил: «Смотришь в эту даль - и хочется поднять руки и полететь над этой землёй, деревьями и река­ми. хочется обнять всю эту землю! И почему я не птица?» Каково тебе? Теперь тайна Создателя ощущается во всех его движениях, хотя сам он не понимает, что с ним происходит. Мальчишка носит чувство к этой девчонке в своих глубинах, но подойти и предложить дружбу не решается, и только его взгляды выдают пер­вое помешательство, и он не знает, что с ним делать .

- Гм. А в рукоблудии он не замечен?

- Да уж лучше бы был замечен! С древности все мальчишки грешили этим, но в Советии это считается пороком и всячески клеймится педагогикой. Когда у нашего героя начинают чесаться определённые места, Паша, проходя мимо, с по­дозрением поглядывает на сына и говорит ему: «Санька! Убери руки!» Она хочет, чтобы он у неё вырос беспорочным созданием, и это никак не вяжется с конструк­цией «тайны» нашего Создателя.

- По-моему, он характером - точная копия своего отца! Женщина в его жизни станет лабиринтом с тысячью тупиков.

* * *

Стылый сумрак. Родина у дома

Бесприютно спит на сквозняке...

Сирая Родина! Божия светы!

Так покалечено - неизлечимо

Нам и нести этот холод в спине.

Сирая Родина шествует мимо

И оттого-то дороже вдвойне.

Анатолий Аврутин

Перед отъездом Иван зашёл попрощаться к директору школы. Три года прош­ли в Курлаке незаметно, и смена руководства на селе, как водится, происходит осенью, когда заканчиваются все полевые работы. Новую реорганизацию села доверяют, как правило, новым кадрам, «чутко понимающим» политику верхов.

Когда Марчуков бывал в школе, он непременно подходил к обрыву, откуда от­крывался вид на десятки километров. Молча стоял здесь, вглядываясь в бесконеч­ный равнинный ландшафт, смотрел, как блестят в лучах солнца изгибы реки.

В этот раз шёл мелкий осенний дождь, низкие облака жались к деревьям, было ветрено, и вряд ли что можно было разглядеть дальше сотни метров.

Но Иван всё-таки пошёл к обрыву, минуту постоял, глядя на тропинку, убе­гающую среди кустов орешника: равнина была закрыта облачностью, жёлтую ли­ству мёл под ногами порывистый ветер .

Не было видно той земли, на которую он так любил смотреть. В хорошую по­году его глаза жадно припадали к этой прекрасной равнине, и у самого горизонта, где-то там, далеко, если не переставая идти к цели, казалось, могли сбыться его устремления. Но сегодня в голову приходили мысли сродни этой тяжёлой об­лачности, закрывающей даль от взгляда.

Только он развернул своё дело в «Комсомольце», как пришлось с ним рас­прощаться по причинам, которых ему никто не объяснил. Он прикипел к лесо­питомнику, что стало его новым увлечением, но это так необходимое его земле дело - свернули за ненадобностью, организовав на селе новые структуры, просу­ществовавшие чуть больше пяти лет и затем тоже закрытые . Разве земля может терпеть эксперименты руководителей, далёких от неё? За всем этим стоит кре­стьянство, которое не понимает этих реорганизаций и едва успевает приспоса­бливаться к ним.