Неизвестно - Untitled.FR11.rtf5

— Какая Ната? — удивился господин Любимов, не сводя глаз с моей фураж­ки. — Я не знаю, гражданин начальник, никакой Наты. Катьку знаю. Розу знаю. Помнишь, гражданин начальник, у Тургенева. Как хороша, как свежа была Роза!

Но я не позволил ему уйти от ответа.

— А Сара? — спросил я, показывая ему масонский знак.

— Да, Додик. — сказал Федор Михайлович. — Сара тоже была тогда свежа!

— Но тогда не лукавь, Федя, и расскажи и про Нату . Неужели ты мог забыть Нату?

— Как же я мог забыть Нату, Хавьера Салана и Мадлен Олбрайт? — сдался Федор. — Зачем ты говоришь такое, начальник?! Еще Иван Сергеевич Тургенев писал, как хороши, как свежи были Роза, Сара и Ната.

— А Сербия?

— А что Сербия, Додик? Сербия — не Роза, не Сара, не Ната и даже не Черно­мырдин.

— Но Роза.

— Но Сара. Но Хавьер Салана!

— Но Ната. Но Мадлен Олбрайт!

Мы долго беседовали так с Федором Михайловичем Любимовым, пока он не превратился в мое отражение в зеркале . О! Я многое понял в тот вечер.

Мне стало ясно, почему так трудно, но всегда правильно, всегда в верном на­правлении вершится история и самого Рельсовска, и войн, которые прокатывают­ся по его улицам. И только одного так и не смог понять я, почему Главный Пре­диктор Восточных Территорий, господин Иван Гаврилович Громыхалов поручил заниматься составлением истории города Рельсовска именно мне.

Я легкомысленно взялся за эту работу, но я ведь даже и не подозревал, как все запутано в рельсовской истории. Забегая вперед, скажу, что и об опасности изуче­ния ее, я тоже тогда не подозревал.

ГЛАВА ШЕСТАЯ, или ГРАЖДАНСКИЕ ВОЙНЫ В РЕЛЬСОВСКЕ.

ОКОНЧАНИЕ

А сто сорок вторая гражданская война?

Немыслимо понять, почему вдруг все заговорили о Чечне, хотя она по-прежнему оставалась вдалеке от Рельсовска.

Некоторые исследователи полагают, что тогда чеченцы в лице полевого коман­дира Вити-райкомовца объявили газават всем рельсовским банкам. По фальши­вым авизо они получили столько денег, что это встревожило Ивана Гавриловича Громыхалова и Якова Абрамовича Макаронкина.

— Однако . — пожаловались они Петру Исправникову. — Если они и дальше газаватить будут, чего нам-то воровать останется? Литра по два уже выгребли.

— Не берите в голову! — ответил Исправников. — Мы их прикроем.

— А сумеешь, Петя?

— Да я с ними одним полком управлюсь. Что вы, не помните, как я в прошлом годе Трехлитровый банк слил?

Увы .

Петр Николаевич Исправников не сдержал своего слова.

Откуда-то из-за Дальних Оврагов пришли в Рельсовск отважные воины, ко­торые были обучены захватывать роддома и, выставив впереди себя беременных баб, диктовать свои ультиматумы .

Но отважные джигиты — гордость Дальних Оврагов — сами с позором вы­нуждены были отступить от Рельсовска, ибо, с ужасом обнаружили, что все жен­щины, как, впрочем, и мужчины давно покинули сей славный город .

О двухстах пятидесяти шести гражданских войнах в Рельсовске создана — это видно по отчетам Канцелярии Главного Предиктора Восточных Территорий — серьезная литература, и не будем утомлять читателя повторением общеизвестных сведений, тем более, что в Рельсовске происходили и другие события.

Все три Исчезновения, а также сопровождавшие их гражданские войны не прошли бесследно для рельсовцев.

Стремительно менялся менталитет, прежние лидеры один за другим сходили с политической арены . На смену им выдвигались общественные деятели новой формации.

И, безусловно, самым ярким стал Федор Михайлович Любимов, доселе из­вестный в Рельсовске как Федя-мыслитель.

СЕДЬМОЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Я говорю так, потому что и сам не раз, достав фуражку с красным околышем, пытался посредством допроса восполнить пробелы в биографии Федора Михай­ловича.

Увы .

На все мои дружеские вопросы он отвечал уклончиво и двусмысленно.

И это сердило меня.

— Федя! — говорил я ему, сидя перед зеркалом и постукивая по столу ручкой аппарата, предназначенного для перелетов на Луну. — Каждый человек где-то родился. У каждого человека кто-то был мамой, а кто-то папой. Вот возьми, на­пример, меня. Я — простой грузинский еврей. Звать меня Давид. Отчество — Эдуардович. Фамилия — Выжигайлошвили-Шеварднадзе. Из этого можно заклю­чить, что отца моего звали Эдуардом . Видишь, как все просто . Даже когда отец у тебя на секретной, масонской работе, ты и тогда кое -что можешь рассказать о нем своему биографу. И профессия. У каждого человека, Федя, есть профес­сия. Вот, к примеру, я.

— Да-да. — сказал Федор Михайлович. — Расскажи, кто ты.

— Я, Федя, масон. Более того. Могу сказать, хотя разглашение таких све­дений и не поощряется у нас, что я — весьма видный масон современности! А теперь ответь мне, кто ты такой? Когда ты родился, где, в какой семье? Поведай о своих прежних занятиях? Давал ли ты клятву на Воробьевых горах? Закончил ли МГУ? Сидел ли в тюрьме? Путешествовал ли ты за границей?

— Брось, Додик. — сказал на это Федор. — Сними с себя фуражку, убери пистолет и запомни, что никто ничего не может знать о самом себе . Пойми, что тебе только кажется, будто ты грузинский еврей. Готов поспорить с тобой на бутылку, что тебя подкинули в семью грузинских евреев .

— Как?! — пораженно спросил я. — Откуда тебе стало известно, Федя, что по заданию масонского центра Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе темной ночью принес меня в корзинке в дом грузинских евреев Выжигайлошвили?! Ведь это со­вершенно закрытая информация?!

— Откуда я знаю, чего у вас закрыто, а чего открыто. — сказал Федя. — Раньше, бывало, крепкие спиртные напитки до одиннадцати часов были закрыты. А потом было время, когда водочные магазины вообще сократили. Без очереди не попасть было. Три часа, понимаешь ли, стоишь там. За три часа до многого додуматься можно было . Это ведь три часа жизни .

— Но позвольте, Федор Михайлович. — делая милицейской фуражкой необ­ходимые в таких случаях масонские знаки, сказал я. — Насколько я знаю, изучив историю Рельсовска, очереди за водкой отменили сразу после двенадцатой граж­данской войны.

По-видимому, Любимов не ожидал, что я так ловко сумею подловить его.

Он занервничал.

Как-то неуверенно улыбнулся .

— Это, дорогой мой Додик, — сказал он, — тебе лучше помнить . Помнишь, что за три часа Лермонтов, например, про парус написал, который, понимаешь ли, белеет. Вот-вот . Он и про тучку, которая мчится куда-то, написал за три часа... Чехов опять же, рассказ мог написать за это время. А ты, Додик, говоришь...

— Это неважно, Федя, что я говорю. — перебил я Федора Михайловича. — Здесь я биограф, и хотелось бы, чтобы говорил ты . К чему весь твой уклончивый рассказ?

— Ну как же неважно? — искренне удивился Федор Михайлович. — Да если тремя часами распорядиться с толком, это вообще весь ход мировой истории пе­ременить может. Сколько не хватило времени Юлию Цезарю, а? Вот-вот. Трех часов и не хватило. За три часа великое открытие можно сделать. Поколения бу­дущие облагодетельствовать... Вот что такое три часа! Сколько в нашей стране стихов не написано было из-за этого, сколько открытий не сделано, сколько исто­рических событий не произошло? Ну, а теперь что? Теперь открыто все, насквозь. Сверху вниз и справа налево. Снизу вверх и слева направо. Если ты будешь бу­тылку ставить, я, может быть, расскажу тебе, Додик Выжигайло, как мы с то­бою в этих очередях стояли и сколько мы разных открытий сделали. И тогда ты поймешь, Додик, что ты меня так же, как я тебя, должен знать — справа налево и слева направо. Ты понимаешь меня теперь?