Неизвестно - Untitled.FR11.rtf5

Сам Яков Абрамович Макаронкин был записан в русское сословие города и поэтому автоматически лишался должности главы администрации.

И хотя никакого нарушения прав человека в этом не было, как всякий русский, Яков Абрамович не желал примириться с потерей поста и сразу же обвинил во всех своих бедах новых рельсовских евреев.

Антисемитизм его носил прямо-таки зоологический характер.

И, конечно, вокруг этого фашиста начал сбиваться кружок оголтелых молодчи­ков, уже зараженных вирусом антисемитизма.

Ситуация усугубилась еще и тем, что прогрессивная общественность вынуж­дена была одновременно бороться и с красно-коричневыми экстремистами. Дви­жение это возглавлял известный и по застойным временам своими антисемитски­ми высказываниями полевой командир Витя-райкомовец.

Против самого назначения наиболее достойных рельсовцев новыми евреями он ничего не имел, но не согласен был с процедурой назначения. Витя-райкомовец считал, что происходить это должно в результате свободных выборов и обязатель­но на альтернативной основе.

Разумеется, по сравнению с зоологическим антисемитизмом Якова Абрамо­вича, красно-коричневые выглядели вполне цивильно, но в их умеренности и за­ключалась угроза. Они маскировали свой антисемитизм и поэтому-то и заражали своими идеями даже и записанных в шабесгои сотрудников Петра Николаевича Исправникова.

Среди бывших рэкетиров идея новых досрочных выборов приобретала много­численных сторонников.

На борьбу с красно-коричневой опасностью были мобилизованы основные силы прогрессивной общественности, а фашистами Якова Абрамовича Макарон- кина практически никто не занимался, и это и было той роковой ошибкой, которой фашисты немедленно воспользовались...

В один день здесь были уничтожены тысячи рельсовских евреев и в их числе такие светлые умы, как Иван Григорьевич Громыхалов и Петр Николаевич Ис­правников. Озверевшие фашистские молодчики Якова Макаронкина не пощадили даже самого Федора Михайловича Любимова.

Возможно, в тот день, заставивший содрогнуться от ужаса весь мир, погиб и сам автор «Города Рельсовска».

Но книга его осталась.

Осталось, осталось свидетельство о невиданной трагедии, над которой до сих пор в задумчивости склоняют головы все прогрессивные люди мира.

Осталась и светлая мечта о Галактике Обетованной. Она продолжает жить в сердцах.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА. ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ПУБЛИКАТОРА

Недавно знакомый доктор рассказал мне о кончине в их учреждении одного загадочного пациента.

Когда его готовили к погребению, в кармане пижамы была обнаружена диске­та, на которой был записан текстовой файл.

Руководству клиники так и не удалось установить, каким образом эта дискета попала в карман пижамы больного, покончившего с собою за неделю до этого, не удалось выяснить и того, кем же все-таки сделана эта запись.

Зная мой интерес к судьбе загадочного больного, психиатр позволил мне пере­писать эту дискету.

И что же вы думаете?

Текстовой файл, записанный на дискете, оказался страницами из дневника, явно принадлежащего автору «Истории города Рельсовска».

Дивным, неземным светом прохвачены эти страницы...

Как живые, встают с них исполинские фигуры героев рельсовской истории. Словно бы рядом с нами начинают звучать их голоса, но при этом мы чувствуем, что нас разделяют с ними не километры пути, а световые годы.

Такое ощущение, что это разговаривает с нами Галактика Обетованная, куда так смело и самоотверженно стремились они.

ПОСМЕРТНЫЕ ЗАПИСКИ Ф. М. ШАДРУНКОВА (Д. Э. Выжигайло)

Не самый удачный в моей биографии день.

Сегодня меня разбудили люди в белых халатах с автоматами, погрузили в ма­шину и повезли в Недотепино.

— Зачем вы везете меня туда? — спросил я. — Ведь Научно-исследовательский институт Человека и Трупа находится в Седьмых Федорчуковищах, а это в другую сторону.

— Сегодня не будем ничего вспоминать . — добродушно сказал мне человек, поглаживая лежащий на коленях автомат. — Отправим тебя куда следует, и все . Пиво пойдем пить .

Но — увы! — попить пива не суждено было моим конвоирам.

Так получилось, что в Недотепино мы столкнулись с джигитами Вити-райкомовца и началась небольшая гражданская война, в результате которой отправленным на Луну оказался не только я, но и мои спутники, и несколько райкомовских ребят.

Я лежал на земле с простреленной грудью и смотрел, как плещутся в пыли пули, а те пули, что входят в тела так и не попивших пива ребят, никакой пыли не поднимали — вся их энергия уходила, чтобы разогнать тела до необходимой космической скорости.

Когда я очнулся, на Луне уже темнело.

Живописно раскинувшись по склону кратера, лежали любители пива, внизу темнели тела астронавтов из экипажа полевого командира Вити-райкомовца. Ды­милась зачем-то переправленная на Луну вместе с астронавтами развороченная машина, на которой мы ехали в Недотепино .

Как все-таки отвратительно поставлена работа навигационных служб у новой администрации Рельсовска. Надо не забыть отметить это, когда буду докладывать о проделанной работе на совете Всепланетного Союза. И так уже весь ближний к земле космос загажен, не хватало еще на Луне устроить свалку машин.

***

Я не большой любитель лунных пейзажей.

Побродив возле любителей пива, я собрал летательные аппараты и побрел по знакомой дороге назад .

Удивительно, как близко сейчас все в космосе .

И так неуютно, когда приближаешься к Земле .

В жаркие летние дни небо сильно воняет.Некоторые объясняют это приближением смерчей и возникновением цунами, но это все чепуха. Просто космонавты долго летали вокруг земли и, в конце кон­цов, загадили весь ближний космос.

Когда начало рассветать, я добрался наконец до избы еврея Федки Любимова из Вторых Федорчуковищ в Новом Рельсовске...

***

Интересная жизнь у этих новых рельсовских евреев.

С утра Федкина жена Катька долго ругает своего супруга за пьянство, а потом идет в магазин и приносит поллитру, чтобы мы могли втроем, по-старинному, как утверждает Федка, еврейскому обычаю опохмелиться.

После обеда к Федке приходят другие рельсовские евреи и начинают петь песни.

Песни они поют разные.

Заслуженный Президент Пятисотлитрового Банка, Главный предиктор Вос­точных территорий, Главнейший еврей Рельсовска Иван Гаврилович Громыхалов очень любит песню про колосок.

Выпьет немного, подопрет кулаком щеку и затянет:

— Поле, русское поле, я — твой тонкий колосок.

Иногда он плачет при этом, утирая кулаком глаза.

Он говорит, что у него слишком много забот. И Пятисотлитровый Банк, а те­перь и эта Обетованная Галлактика.