Неизвестно - Батшев Мой французский дядюшка

(но и японский зонтик),

американский дядюшка (гвоздь нашей программы, а если быть окончательно точным - то всего романа),сибирские пельмени, английская соль, шотландский виски, итальянская забастовка, швейцарские часы,

голландский сыр (не много ли Нидерландов?), швейцарские банки, аргентинское танго, венгерская ватрушка, кавказский (наборный) пояс, испанский сапожок, французское вино, русская рулетка, ангорская шерсть, бермудский треугольник, камни Европы.

И, конечно же, разумеется, да кто же будет отрицать - французское - фуа-гра,

эльзасский сукрут, лиможский фарфор,

марсельский бордель.

(Автор признается: он мучился, вспоминая типично французское, но не выму­чил и спросил у коллеги Загребы, на что получил эти знаковые слова, за которыми встает нечто прекрасно-типично-французское).

Именно то, чего не хватает моему герою! То, к чему он стремится.

Стоп, здесь автор увлекся и от дяди перепрыгнул к себе. Нет-нет, назад, назад, любезные читатели.

На чем мы остановились? Мотай ленту назад! Так, слова Каменки (тоже дру­жок двоюродного дедушки - отца моего героя):

-...это явление временное, я думаю, Франция скоро займет более почетное место в мировой кинематографии.

46

Я вспоминаю, как учил Дамью петь «Бублички». Она произносила «Бубльеч- къи».

И как стало тепло, когда солнце - бубликами, баранками, сушками, кольцами, пятнами на траве и кустах - и зеленая листва - не верится, что бывает такая ли­ства. И тишина. Словно ты не в городе обитаешь. А далеко-далеко. Но ничего с собой сделать уже не можешь, и слушаешь его тишину, и вот уже уловил дальний шорох автобана, а вот и птицы слышны, и хлопок двери автомобиля - а. понят­но, тот самый человек, тот самый... Который. ежедневно в 5.48 хлопает дверью машины. Отправляясь на работу - это где-то напротив - но где, где? прямо через двор? Через пять домов: на соседней улице, неважно - там, за черепичными кры­шами. За красной черепицей старого района города.

Даже не шум, а ропот мотора.

Как всегда, она уткнется носом тебе в плечо, посапывает и шепчет, шепчет кому-то неведомому.

Странно посещать места, где давно уже не живешь. Не твое. Ты уже не хо­дишь здесь на почту или на рынок - через два дня на третий. Случайный посети­тель, а не житель. А раньше, считай, каждый дом узнавал. Но это хорошо - элемент новизны - кажись. Стенка не так была окрашена. А тут вместо аптеки - «Оптика». А на углу вообще снесли строение, и кому мешало. Ах, вот в чем дело - строитель­ство, вот для чего забор, и не зря плакат повесили.

Мы шли как-то с ней через задний. Нет, не двор, а улицу - грязную. С дву­сторонним движением автомашин. В основном фургонов. Вы, наверное, думаете, что здесь, на задних дворах. как пишут писатели. играют несчастные дети бедняков, грязные, оборванные. Вы ошибетесь - они играют под окнами. Нет, их родители работают. И дети вымытые и одетые. Но орут. Словно их кусают пчелы. Эти дети орут так, что слышно через закрытые окна.

ПРЕССА

«Интересы и честь страны требуют от Тардьё, чтобы он порвал с советской властью».

Андрэ Пиронно, «Эко де Пари».

«Андре Тардьё, порвите с Довгалевским!»

Эмиль Бюре, «Ордр».

«Нужно изгнать разбойников из норы. Нужно произвести в ней обыск. Пусть власти действуют немедленно».

Камиль Эмар, «Либертэ».

47

Он услышал за собой стук каблуков. Женских. У мужчин каблуков нет. Или стучат иначе.

У него тоже стучали каблуки. На коричневых туфлях. Пока не стесались. Один раз он ставил набойки на каблуки. Но дорого. А теперь и набойки, и подошву ставить. Прохудились. Где они стоят? Под вешалкой за зонтом или в шкафу в коробке? Давно пора купить новые туфли. Времени нет? Вот сегодня же и куплю.

Он смотрел вдаль, чтобы определить, что написано на кузове фургона. Навер­но, смотрел так внимательно, что фургон остановился и шофер оглянулся, думая, что полицейский хочет записать его номер.

Обернулась на меня и женщина, переходящая улицу. Она тоже решила, что я ее рассматриваю, чтобы пронумеровать. Номер ее был бы приблизительно сотый, если бы.

Если бы носила такую же прическу.

Может, не носила? Носят платье или шляпу.

А как? Забыл.

Дамья, помнится, выше ростом. Женщина упрямо рассматривала меня. Ожида­ла, что я обращусь к ней. Но я не обратился - грузовик проехал мимо, и я прочитал коричневым на бежевом боку надпись «Film».

Не уйдешь.

48

ачуевская икра,

керченская селедка,

ладожские сиги, астраханские арбузы, пожарские котлеты, гурьевская каша, вареники с вишнями -

можно заказать в любом русском ресторане.

49

.похожий на китайца итальянец из Венесуэлы.

.потому что искусство - богемная среда, которая предполагает смещение и разрушение тех преград, которые считаются незыблемыми для буржуа. Этим богема отличается от буржуазии.

Вот она - трагедия!

- Мы актеры - люди без национальности, - говорила ты. - Наше искусство по­нятно всем. И мои песни, и твои фильмы. Мы - космополиты.

Конец пришел космополитам.

Теперь не будет актера без родины. Не то. Какая родина? Что за чепуха! Без страны проживания! Без страны языка!

И конец нашему международному братству. Мы, как актеры театра, станем национальными - немецкими, французскими, американскими.

Ах, как обидно!

А может, сесть за английский и уехать в Холливуд?

Чепуха. Тут бы русский акцент во французском ликвидировать, а не о Холли- вудах мечтать.

50

Забытый вкус белого вина. Позабытый вкус белого вина - тепловатый, терп­кий, чуть подслащенный, чуть-чуть, если долго и внимательно облизываться, разбираясь в ощущениях, - тогда сладость почувствуешь. С первого глотка - нет.

- Может, сменим лошадей? - неожиданно предложил Горгулов, шаря в кар­мане.

Поплавский согласно кивнул.

Официант тут же материализовался.

- Мы хотим белого. Рейнское есть?

Официант скривился.

- Но-но, мы тоже патриоты! - махнул ладонью Поплавский. - Рейнского нет?

- Между прочим, Рейн - французская территория, - проморгался Горгулов.- Так есть белое с Рейна? Или, по-вашему, Рейн - немецкая территория?

- Демагог, - тихо произнес, недовольно скривившись, Поплавский.

Официант терпеливо ждал продолжения. Он видел деньги и желание как сле­дует напиться.

- Зачем же менять? - осторожно спросил Пьер. - Я не буду мешать.

- Как хотите, - пожал плечами Горгулов.

Официант кивнул и пошел к стойке.

- Только не шабли! - воскликнул Поплавский.

Официант вернулся с извиняющейся улыбкой.

- Простите, мсье, - он наклонил свое длинное лицо к Пьеру. - Я вас не узнал. Но публика. Просят автограф! Нет ли у вас карточки?

Пьер чуть не расцвел в улыбке. Краем глаза он видел, как раскрылись рты у собутыльников - такой славы они не представляли.