Неизвестно - Ворошильский Венгерский дневник

И все-таки нет места безопаснее улицы.

Вот мы сидим в столовой гостиницы — то ли вы­сокий полуподвал, то ли низкий первый этаж, — как вдруг раздается треск, свист, над нашими головами пролетает хорошенькая пуля и вплющивается в проти­воположную стену.

За минуту до этого один из нас стоял прямо там.

ПОЛОЖЕНИЕ

Положение, насколько мы можем судить, таково: советские войска в Будапеште продвигаются вперед; овладев необороняемыми кварталами, они начали бои там, где венгры защищаются. Центры самого упорно­го сопротивления в Будапеште — Кёбанья и рабочий Чепель, «красный Чепель», как его называют. На Чепеле, кстати, есть оружейные цеха — там, говорят, взялись за производство противотанковых снарядов. Бои идут также за транспортные артерии центра горо­да — Ференц-кёрут и Ленин-кёр.

Где советские войска окончательно овладели поло­жением, там авоши проводят обыски и аресты. Слыш­но, что начались грабежи магазинов и другие эксцессы.

В провинции еще защищается Дьёр, не прекраща­ются бои за Сталинварош (Дунапентеле, «венгерская Новая Гута»).

Где-то еще действует радиостанция коммунисти­ческого Сопротивления — радио имени Райка.

Русские бросают в бои новые танковые подразде­ления.

Четверг, 8 ноября

ДЫМ НАД ГОРОДОМ

Со дня на день мы расширяем круг своих путе­шествий по Будапешту.

Сегодня весьма запутанным путем нам удается добраться до берега Дуная и через цепной мост в Буду.

В разных точках города еще идут бои, но уже много улиц, усмиренных полностью. Теперь советские танки развозят по ним призывы коменданта города ге­нерала Гребенника, а также газету ЦК партии, кото­рая вчера вышла под названием «Сабад Неп», а сегод­ня — «Непсабадшаг». На газете поставлена цена — 50 филлеров, но солдаты раздают ее бесплатно.

Итак, мы добираемся до цепного моста Ланхид — единственного действующего изо всех, соединяющих обе части столицы. Подходы к мосту утыканы артил­лерией и бронемашинами, из-за них выныривает не­сколько до зубов вооруженных фигур. Это, однако, не русские — те тоже недалеко, но предпочитают роль пассивных наблюдателей. Мы имеем дело с отечест­венным оплотом оккупации — функционерами возрож­денного AVH.

Они предупредительно вежливы. Возвращая пас­порта, отдают честь и щелкают каблуками.

Мы быстро проходим по неповрежденному, толь­ко очень иссеченному выстрелами мосту. Под ногами хрустят ружейные гильзы.

Мы углубляемся в старые, узкие, ползущие под гору улочки Буды. Сташек, лучший знаток этих мест, проводит нас к знаменитой Рыбацкой башне. Прямо возле старинного здания знакомый вид: танки. Они отдыхают, небрежно разлегшись, но кругом полно следов их бурной деятельности — хоть бы эта трещи­на на стене церкви...

Мы глядим с Рыбацкой башни вниз, на неласко­вый, не похожий на себя Будапешт. Медленно катится покрытый гусиной кожей Дунай. Дома за рекой рас­сыпались в разные стороны, словно хотят бежать из города. Но пожары наступают им на пятки, заходят с флангов, отрезают отступление.

Кто-то рядом называет пожары по имени:

— Это Чепель. Тот — Уйпешт. А это Кёбанья.

В то же мгновение вспыхивает новый пожар. Дым — сначала белый, густой, как тесто, потом темнеет и черной струей хлещет в небо, и так уже закопченное. Горит где-то в центре.

ГОСПИТАЛЬ

В госпиталь мы попадаем случайно. Нас ведет са­нитарка, встреченная у Рыбацкой башни.

Госпиталь этот необычный: он спрятан под зем­лю и бронирован железобетонными плитами. Ког­да-то это был военный лазарет, и после 45-го года он не использовался. В начале революции группа врачей и санитарок ввела его в действие за одни сутки. За следующие он наполнился ранеными и больными.

Врачи ведут нас по палатам и по коридорам, где тоже стоят койки. С гордостью показывают они слож­ные агрегаты, благодаря которым подземному госпи­талю не грозит нехватка воздуха или света. В одной палате мы видим, как в вены смертельно истощенного человека течет из стеклянных трубочек живительная кровь.

— Это польская кровь, — говорит врач, бледная, худая девушка с подведенными от усталости глазами.

В другой палате — неожиданность. В военном госпитале нет родильного отделения, но как же не при­нять роженицу? Это произошло в ночь под воскре­сенье, 4 ноября. Скрюченная, сморщенная личность, явившаяся на свет в такое необычайное время, энер­гично крутит ножками.

— Самый юный боец Сопротивления, — роняет кто-то из нас.

Девушка-врач улыбается — впервые с момента на­шего знакомства. Ей как будто хочется о чем-то спро­сить, но она так и не спрашивает — ни сейчас, ни после.

ПРИЕМ У КАДАРА

Мы долго колеблемся: идти в парламент или нет? В конце концов любопытство берет верх. Полдюжины польских журналистов забирается в посольский ли­музин.

Площадь перед парламентом полна танков. Окрест­ные скверы обращены в артиллерийские позиции. На клумбах солдаты жгут костры, варят кашу и суп.

Мы оставляем машину под гнетущей опекой тан­ков и переступаем порог кем-то указанной двери. В тесной прихожей толкутся часовые: пара авошей и не­сколько косоглазых красноармейцев. С верхней пло­щадки разинул дуло гостеприимный пулемет. Засте­кленные двери налево ведут в офицерскую дежурку, откуда выходит вежливый старший лейтенант.

Мы объясняем, кто мы и чего хотим. Он смотрит паспорта, спрашивает, когда мы приехали и от каких редакций.

— «Жице Варшавы».

— «Нова Культура».

— Радио.

— А «Трибуна Люду» есть?

— Есть.

Советский офицер, выходит, разбирается в на­званиях польских газет.

— Так вы хотите попасть на прием к товарищам из венгерского правительства? — переспрашивает он и исчезает в дежурке. Через стекло видно, как он сове­щается с другим советским офицером — кажется, майором. Через несколько минут он выходит и беспо­мощно разводит руками:

— Увы. Венгерское правительство очень занято и не может вас принять. Сами понимаете — столько дел. Увы.ТОЖЕ РАБОТА

Не скажу, будто мы сразу разобрались, что это за тип, но приметили его сразу.

Он появился в нашей гостинице где-то между пер­вой и второй советской интервенцией. Он довольно туманно объяснял, почему ему пришлось уйти из своей квартиры, но никто его за язык не тянул. Еще он со­общил, что живет в Венгрии с 1939 года и занимается, в основном, переводами.

За ужином Францишка шепнула:

— Глянь, какое лицо.

Продолговатое лицо с правильными чертами, вы­соким лысеющим лбом и несколько большими выпу­ченными глазами выглядело, мертвой маской.

— Воплощенное отсутствие мысли, — сказала Францишка.

Я не согласился. Мне казалось, на его лице напи­сано что-то иное — я еще не мог понять, что, — но явно иное, чем одно отсутствие мысли. Немного позд­нее я понял: это был ужас. Чудовищный ужас, вой которого неумолчно раздавался внутри человека уже долгие дни, но ни разу не прорвался наружу.