Неизвестно - Сергеев Виктор. Луна за облаком

Они пересекли улицу и свернули к белокаменному двухэтажно­му общежитию.

— Бы бы уж лучше не провожали меня.

— А что такое?

— Молчите всю дорогу, и мне с вами трудно. Не знаю, о чем и говорить. От этого я устаю.

— Да я из-за этой трамвайной компании...

— Ну, что они? Вы подумали, что мужчины обманывают своих жен? А что можно сказать о вас? Вы сидели, как бирюк. Если те девушки наблюдательны и склонны к анализу, они подумали, что вы мой муж. Не так ли?

Он не успел додумать над тем, что сказала Чимита. От слабо ос­вещенного подъезда общежития доносился шум, слышались возбуж­денные голоса.

— Опять что-то там,— сказала, вздохнув, Чимита.

— Почему опять?

— Да местные геройчики. Напьются и — сюда. То стол ножом из­режут, то открутят плафоны от электролампочек, то еще что-нибудь. А бывает, тащат у девушек продукты.

— Сообщили бы в милицию.

— Сообщали.

Но на этот раз. оказалось, шум в общежитии подняли Колька Вылков и Ленчик Чепезубов. Они прошли в комнату, где жила Рая Шигаева, и стали к ней приставать. Комендантша хотела их выста- зить, а они привязали ее мокрыми полотенцами к стулу.

— С чего они к тебе пристали?—спросил Раю Трубин.

— А я знаю?

По ее лицу не заметно было, что она взволнована или расстро­ена.

Что-то не похоже, что ее обидели»,— подумал Трубин.

— Ну, а что они тебе говорили?— обратилась к ней Чимита.— Ведь не молчали же они.

— Ну, говорили... так себе... пустяки, глупости сочиняли.

— А чего ты тогда комендантше жаловалась?

— Дак он же лез ко мне.

— Кто? Ну, кто?

— Дак Колька же. Он говорит... Да всякую ерунду, даже вспо­минать не хочется.— Она вдруг рассмеялась.— Это все из-за Бабия. «Ты,— говорит,— сделай так, чтобы он в тебя влюбился». Я отвечаю, что нечего надо мной смеяться. Если я не городская, так и смеетесь? А они тогда ЕСей бригадой в голос, что так, мол, задумано, стало быть, по-настоящему. Он... ну, Колька этот — прогульщик и наруши­тель. И если я его завлеку, так он исправится. Это они так сме­ялись. Ну, я не стала с ними беседовать. Взрослые, а не понимают.

— Ясно.— Трубин потер ладонью лоб. — Ну, а он... Колька не обидел тебя?

Рая вскинула голову — губа от злости закушена.

— Еще чего не хватало? Я бы его...— Она обшарила глазами комнату, взяла с тумбочки чайник.— Я бы его этим... Кипятком бы ошпарила. Он бы и дорогу сюда позабыл.

— Так их же двое было!

— То-то и оно, что двое. Я потому и крикнула тетю Дуню.

— А чего ж ты за тетю Дуню не заступилась 7

— Дак я ж не видела, как они... Я думала, они ушли. А они вернулись, из умывальника стянули полотенца, намочили их...

Она хохотнула.

— Смех тут ни к чему,— стараясь быть строгим, проговорил Трубин.

— Дак я бы если над тетей Дуней смеялась... Они тете Дуне на стол конфет шоколадных высыпали и сказали: «После освобождения поделись с Шигаевой». И с тем ушли.

— Комендантша-то что говорит?— спросила Чимита.— Жало­ваться будет?

— Собиралась жаловаться, а потом ничего. Девчонки узнали про конфеты и смеялись: «Нас бы так-то каждый вечер привязыва­ли». Ну и тетя Дуня смеялась.

Колька Вылков и Ленчик сидели в прорабской.

— Некрасиво получается,— сказал Трубин.— Вроде бы ху­лиганы.

— Ну что вы. начальник!— Ленчик улыбнулся, растягивая гу­бу, из-под которой вызывающе поблескивала золотая коронка.— Что вы! Какие хулиганы? Мы, начальник, от такой тяжелой трудовой жизни пару деньков позагорать хотим. Путевку бы в дом отдыха... Так откажут нам. Несоюзные мы с Колькой. Вот разве Флорочка нам бюллетенчики схлопочет. Как думаете...— хотел, видимо, ска­зать— «начальник», но передумал.— Как думаете, Григорий Алексеич?

«Играешь, Чепезубов? Актера из себя корчишь. А откуда в те­бе актер?»—думал Трубин.

— Пора бы тебе, Чепезубов, знать, что бюллетени медицинская сестра не выписывает.

— А как же нам быть?

— Мы с утра голодные,— добавил Колька Вылков.— Надо бы опохмелиться.

Ленчик мечтательно чмокнул, закатил глаза:

— Пиво в ларьке тут. Как сметана! Как сметана!

Его поддержал Колька:

— Ах, прелесть! Ах, прелесть!

— Ну вот что,— прервал их куражи Трубин.— В дом отдыха вам не поддует. Это верно. С бюллетенчиками опять же безнадежно. А вот опохмелиться — это можно.— Он порылся в карманах. Те оторопело на него смотрели, не понимая, чего ждать от бригадира.

— Возьми,— проговорил Трубин и посмотрел, прищурившись, на Чепезубова.— Ну! В получку вернете.

В бригадирскую заглянул Гончиков.

— Можно, Григорий Алексеич?

— Проходи, садись. С этими вот закончу.— Бригадир кивнул на Вылкова и Чепезубова.— Ну так берете деньги, нет 7Все равно от вас толку...

— Перевоспитываете?— спросил Гончиков.

— Как видишь.

— Кажется, по-русски говорят: толкай телегу в мешок?

— Ладно, ты не того, очкарик,— буркнул Чепезубов.— Сами с усами. А вы, начальник, не сомневайтесь. С получки вернем.

Ленчик и Колька вышли из бригадирской.

«Может, зря я так с ними?— засомневался Трубин.— Поста­вить бы на место, прикрикнуть... А то — мастеру доложить. Пускай разбирается».

— Ну, что у тебя? Давай ближе. Вот сюда. Выкладывай, как с кирпичом...

Гончиков вынул мятую бумажку, разгладил на столе.

— Кладка — дело такое,— вздохнул он.— Аккуратность требу­ется. А под расшивку если — две аккуратности! Тут каждый шов — смотри да смотри. Ну, горизонтальные швы — ладно. Взял оправку и веди его от конца до конца. Но вот вертикальные... Каждый шов — ширина кирпича. И с каждым возись. Да чтобы шов был ровный, полукруглый. Вот если бы все кирпичи ложить вдоль, сколько бы мы горизонтальных швов сократили! Я на бумаге прикинул, смот­рите...

— В таком доме я бы жить не захотел,— улыбнулся Тру­бин.— Это же так себе... Небольшой толчок, и вся облицовка по­летит.

— Я поэтому и пришел к вам,— сказал Гончиков, переворачи­вая бумажки.— А вот тут у меня... Смотрите. Это четырехрядная система. Три ряда — тожки и один ряд — тычки.

— Ну-ка,— потянулся к столу бригадир.— Как ты представля­ешь? Один ряд — тычки. Ну, а внутренняя часть стены ?

— Ее надо усилить, укрепить.

— Усилить? Да-а.— Трубин покачал головой.— Ученые ничего не могли придумать, а ты...

— Толкаю телегу в мешок?—спросил Гончиков.Из-под стекол очков мерцали его погрустневшие глаза. На ши­роком добродушном лице — виноватая улыбка.

«Он, может быть, первый раз в жизни придумал,— шевельну­лась мысль у Трубина,— а я ему сразу: «Ученые ничего не мог­ли...» Надо бы как-то иначе. Он и так, говорят, маловер. А глаза какие у него! А ведь верно, что в глазах все можно увидеть: и огонь, и лед, и безмолвие, и что хочешь»...

— Знаешь, что? — Трубин опустил ему руку на плечо.— У тебя тут что-то есть дельное. Я дома посмотрю, почитаю, подумаю. А потом вместе обсудим. Хорошо? Между прочим, тебя все зовут как- то странно: Мих. Это что, родное имя у тебя, что ли?