Неизвестно - Сергеев Виктор. Луна за облаком

— А чего ж он на песенки переключился?

— После госпиталя его перевели в клуб... при штабе корпуса.

— Как его угораздило руки обморозить?— спросил Трубин.

Бабий повернулся к парню, позвал:

— Файзин! Михаил!

Тот пристально посмотрел на Бабия и, улыбаясь, вскинул руку:

— Привет!

— Давай к нам!

Подхватив бутылки. Файзин подошел к ним и поздоровался. Бабий подвинул ему стул:

— Садись.

Выпили по стакану пива.

— Вы знакомы?— спросил Бабий Трубина.

— Да.

Файзин. не поднимая глаз, ответил:

— Аэродром не лес густой, где-нибудь да познакомишься.

Поговорили о том, кто где и когда встречал старых друзей-то-

варищей. Допили пиво.

— А в буфете ничего нет.— вздохнул Бабий.

— Пойдемте ко мне в номер.— предложил Файзин.— По дороге возьмем что-нибудь покрепче.

В номере после выпитой водки разговор оживился. Бабий вспо­минал, как впервые пил японскую сакэ, как подкармливал одного пожилого солдата из батальона аэродромного обслуживания. «Сов­сем было «дошел» старик, а у него сын воевал на западе. Я ему л говорю: «Приходи к шести»... Каши ему в котелок насыплю и поря­док. Файзин спросил, сколько они получали спирта на день. Бабий сказал, что сорок четыре грамма. «Нет, пятьдесят два»,— возразил ему Файзин. Они заспорили. Трубин молчал. Файзин чем-то ему не нравился. И тогда, в авиации, и сейчас...

А Файзин почему-то старался завязать беседу с Трубиным. Го­ворил о том и о сем. Когда опьянел, спросил:

— Ты чего на меня сердишься? Из-за той учительницы 9Брось, дело прошлое...

Трубин не помнил, что там было. Но помнил, что Файзин тогда вел себя не так, как надо. И он, Трубин, попросил его вспомнить, что было с этой учительницей.

— Да что там!— Файзин отмахнулся.

— Все-таки,— продолжал настаивать Трубин, сам не зная за­чем.

— Ну, если тебе так уж надо,— согласился тот.— Была такая учительница. Молоденькая. Время летнее, отпускное. Ее директор просила, чтобы она «проследила, как подвигалась вывозка дров для школы». А дрова обещало командование нашей части. Доставкой топлива ведал я. А время было такое... Она совсем растерялась. Эта учительница. Где бы ей без меня? Вижу, что не противен я ей. Ну, помаленьку ухаживать за ней стал. Что мне теряться? Сегодня живешь, а завтра, может, и костей твоих не соберут. Ухаживать за бабой... Это надо уметь. Подход должен быть. Если хотите — изобретательность и настойчивость. Ну, я не лыком шит. Сторожи­ха школьная скоро уже посматривала на меня с неприязнью. «Ты с ней не очень-то,— говорила она.— А тот тут в частях есть такие... На западе женатые, а как на востоке — холостые».

Я обычно встречал ее утром, когда она выходила открывать ставни на окнах. Заговаривал о дровах, а затем постепенно сводил все к тому легкому, с разного рода намеками, разговору. Звал ее на танцы и время от времени повторял мысль о том, что ей «обяза­тельно надо иметь ребенка». «Почему именно мне?»— спрашивала она. А я продолжал гнуть свою линию. Она же такая недотрога бы­ла! Да и не понимала ничего из моих разговоров-переговоров.

— Ну и улыбнулось тебе?— спросил Бабий.

— Погоди. До этого еще далеко. На танцы она со мной не ходи­ла, как я ни уговаривал и ни упрашивал. Однажды, не дослушав меня, она повернулась и пошла. Надоело мне одно и то же .. Разо­злился я и приказал:

«Варя! Назад!»

Она остановилась, пораженная столь необычными для нее сло­вами приказа.

— Или пойдем со мной,— начал я прежним тоном.

— Или? Что будет со мной, если я откажусь?

Ты не представляешь, Георгий Николаевич, что я ответил. Я решил ее припугнуть. Ну, пошутил, просто так:

«Останешься без дров. Я ведь на свой страх и риск отвлекаю солдат на эту вашу школу. Вместо того, чтобы поражать мишени на полигоне, они вкалывают в лесу».

Возмущение ее было велико, но вечером она пошла со мной на танцы. Я ведь днем не привез ей ни машины дров, и она струхнула. Подумала: «Вот, скажут, приехала новая учительница, на нее по­надеялись, а она ничего для школы не сделала, оставила нас бездров. И было бы из-за чего? Подумаешь, позвали на танцы' Вот, скажут, недотепу направили к нам».

— Вам не надоело?— спросил Файзин.

— Давай, давай.— Бабий взял бутылку, разлил по стаканам. — А ты настырный, Мишка!

— А тебе, Трубин, не надоело?

— Говори. Я сам напросился.

— Ну так вот. Дело такое. Вижу, надо переходить в наступле­ние. «Ты в девять явишься на свидание,— говорю я ей.— Если тебя не будет, я сам приду в школу, но уже в двенадцать. Постучусь. Сторожиха мне откроет».

Что было ей делать? Очень неудобно перед сторожихой. По­среди ночи вдруг постучит мужчина... Что она подумает о ней?

В тот вечер я объяснился ей в любви. Я произносил слова в точной последовательности, но в разной степени возбудимости. Вполне возможно, что такое случается наблюдать разве, что в теат­ре. Не знаю, не знаю... Такое увидишь раз в жизни. Всякая чушь в голове. Мелешь, черт те что!

— Любопытно, какой ты ей театр устроил?— поинтересовался Бабий.

— Научить, что ли?

— Научи.

— Смотря, какая женщина. Но эта Варя была очень молода, неопытна. Возможно, что я был для нее первым... Еще никто с ней о любви так не говорил. И поэтому я избрал самый примитивный ход.

«Умоляю, полюби меня!»—просил я ее, пытаясь встать на ко­лени. Она держала меня за руки, не давая мне исполнить задуман­ное. Я все же опустился на колени. Она, отвернувшись, молчала. Казалось, отовсюду — из-за каждого дерева, во все щели заборов — г на нас смотрели... Я поднялся...

«Заклинаю тебя — будь моей!»—выкрикнул я и вот так... паль­цами, трясущимися пальцами стал рвать ворот гимнастерки.

— Ловко!— не удержался Бабий.

— Через какое-то время я уже хватался за голову и говорил: «Проклинаю! Я тебя проклинаю, слышишь?!»

Я стал ловить ее, она вырвалась и побежала среди веревок с развешенным на них бельем. В темноте я налетел на веревку и , упал.

Назавтра я опять пришел. Мы оказались одни в директорском кабинете. Договаривались, как всегда, о дровах. Потом я поднялся со стула и с вытянутыми руками пошел на нее. Она потянула на себя письменный стол . Откуда только у ней брались силы. Я уви­дел, что бежать ей некуда, и не спеша взбирался на стол, заботясь лишь о том, чтобы ничего тут не разбить и не испачкать сукно. Она воспользовалась моей медлительностью и тем, что я неловко для себя подтягивался на руках, успела проскочить под столом и выбежать из кабинета.

— А что же дальше?— спросил Бабий.

— Своего я добился.

— Врешь!— Трубин стукнул по столу ладонью.— Эта сторожи­ха ходила в партбюро... Теперь я помню. Тебе что — пальцы отре­зали?— Он посмотрел на Файзина, радуясь почему-то, что тому не удалось выйти невредимым после обморожения рук.