Эстер Сегаль - Шизофренияяяяяяяя

И имя у нее оказалось ужасное. Сами посудите: кому могло прийти в голову назвать собачонку Герцогиней? У ее хозяев явно больное воображение.

В первый же день грязно-белая пакостница вцепилась мне в ногу.

В следующий раз пострадала моя скатерть, схваченная за бахрому и искусанная до смерти, светлая ей память.

При этом мне надо было еще как-то сосредотачиваться на роли, пытаться репетировать, влюбляться в своего графа… И все это – краем глаза следя за перемещениями в пространстве гнусного тявкающего комка.

Но потом… потом что-то изменилось. И сейчас я благодарю судьбу не только за то, что подарила мне блистательную карьеру в Голливуде, но и за встречу с Герцогиней.

Как именно вышло, что мы подружились? Вы не поверите и сошлетесь на мою излишнюю впечатлительность, и, тем не менее, все, что я вам сейчас скажу, основывается только на фактах, проверенных мной и другими очевидцами.

Во время одной из репетиций я обратила внимание на то, что болонка ведет себя агрессивно только тогда, когда я фальшивлю.

Сначала я боялась довериться болоночьему вкусу, но потом подобные совпадения стали происходить все чаще и чаще. И вот уже я сама, чувствуя, что допустила длинноту или излишнюю мелодраматическую слащавость, стала исподтишка посматривать на Герцогиню и со стопроцентной вероятностью обнаруживала, что она именно в эти моменты начинает рычать, скалить зубы и надуваться волосяным сверкоглазым монстром.

А дальше – больше.

Я неосторожно оставляла роль то тут, то там: на туалетном столике, на кухне, в ванной, где повторяла реплики, отлеживаясь в пене после трудного дня.

Болонка тоже имела доступ в эти места.

И какого же было мое удивление, когда я стала замечать в отдельных местах сценария следы от собачьих зубов!

Это было просто потрясающе, но Герцогиня помечала мне слабые места и недоработки – и каждый раз ее замечания были в самую точку.

Так собака стала моим самым преданным и самым строгим критиком.

Теперь мы с ней практически неразлучны и вместе собираемся лететь в Голливуд.

Я даже думаю, не выкупить ли мне ее у нынешних хозяев. Но пока она и так со мной. А дальше видно будет.

Да, кстати, Герцогиня развеяла мои сомнения по поводу внешнего несоответствия Анне: та была полноватая, а я худая.

Я из-за этого чуть не отказалась от предложения, но болонка считает, что комплекция – дело второстепенная, главное же в успешном воплощении образа – глаза. А они у меня что надо.

В общем, летим.

Режиссер меня только слегка смущает. Кажется, он ревнует к Герцогине. То ли меня, то ли свою режиссерскую репутацию.

Ну да ладно – в Америке разберемся, что к чему.

Пока что пакую чемоданы. Много вещей не беру – там мне готовят целый гардероб. Для Анны естественно, не для улицы. Но на улице я и джинсами перебьюсь. Тем более что мне на улице и делать особенно нечего – только выгуливать Герцогиню, вот и все.

Глава 28. О встречном потоке времени

Сегодня я летала в Америку на съемки. И вот во время полета меня настигло очень интересное ощущение.

Ни для кого не секрет, что при путешествии из Европы на Запад время возвращается вспять. Если у нас час дня, то у них в это же самое время только шесть утра, или что-то вроде того.

Это легко проверить, позвонив друзьям на континент, ошибочно принятый Колумбом за Индию. А если у вас нет друзей, можете обойтись и без экспериментов, просто поверив на слово – хоть мне, хоть настоящему специалисту в часовых поясах.

И вот когда я летела, тут я буквально физически ощутила, как мой самолет врезается во встречный поток времени, которое всеми силами пытается обогнать само себя на востоке.

Сначала, как мне показалось, фора была за нами: за мной и другими пассажирами и членами экипажа.

Но потом время, не желая проигрывать, заструилось вдоль борта самолета еще резче, так что закрылки (а я как раз сидела возле иллюминатора и все видела) задрожали сильнее, а облака под нами так вообще дали деру.

И тут это произошло – время остановилось. Оно слилось с самолете в каком-то экстазе спаривания, и я почувствовала способность постигать вечность и обманывать границы бытия.

Понятно, что я не такая дура, чтобы реально поверить, что время остановилось и что, стало быть, замерли физические процессы в моем организме и отступила угроза старения (кстати, почему «угроза»? – мне так даже очень хочется побыть старушкой). Нет, я знала, что сердце продолжает отсчитывать свой ритм, который даже усилился от захватившего меня чувства, и что волосы мои продолжают неумолимо, медленно, но верно седеть и в данный момент.

И все-таки… Иллюзия была полной и сногсшибательной (и, наверное, могла бы и в самом деле сбить меня или моих соседей по хвостовой части с ног, если бы стриженый ежиком стюард незадолго до этого не попросил нас всех пристегнуть ремни).

Итак, мне показалось, что время остановилось.

На моих часах (которые я не перевела с момента вылета, да и не собиралась переводить, чего не делаю никогда ни в каких путешествиях, свято блюдя ход стрелок родного дома) была точная комбинация ожидаемого прибытия нашего самолета в пункт назначения (к слову, это был Нью-Йорк) по местному времени – шесть часов и пять минут утра. При этом на самом деле самолет приземлится в Нью-Йорке в шесть ноль пять утра только через семь часов.

И это значит, что весь отрезок между тем моментом, который зафиксировали мои часы, и моментом прибытия для меня, подглядевшей игру неумолимых стрелок и постигшей ее значение, будет оставаться шесть часов и пять минут. Утра, соответственно.

И мрак за грязноватым стеклом иллюминатора, этакий предрассветный мрак, как бы вторит мне в унисон и чуть-чуть с хрипотцой:

– Попробуйте меня разогнать! Попробуйте-ка! Ан, не выйдет! Кишка у вас тонка.

В общем, все замерло.

Я постигла вечность.

И тут же мне стала ясна природа моей болезни (правда, сейчас мне кажется, что я здорова как никогда): в моем разуме схлестнулись два встречных потока сознания. Схлестнулись и замерли в экстазе, как мой самолет в остекленевшем времени на уровне нескольких тысяч километров над землей. И ни один из них не одержит победу. Потому что я этого не хочу.

Потому что я хочу лететь в самолете и дальше, лететь вечно – как если бы в нем хватило горючего навсегда-навсегда.

«Я» и «не я» спарились в уязвимых недрах моего черепа. И это в нем гудит реактивный двигатель и заставляет меня держаться на лету.

И если мой врач скажет мне, что гармония между болезнью и здравием невозможна, я пошлю его в Америку. Или в задницу – вечное пастбище для непрофессионалов.

Глава 29. Из дневника Анны

Меня зовут Анна Облонская, по мужу Каренина. Очень скоро мне предстоит умереть. И готовлюсь я к этому, стоя на четвереньках.