Неизвестно - Короткевич

Интересно, что девушка по имени Алёнка упоминается еще в одном стихот­ворении Короткевича — «Баладзе аб нашэсцях», помещенном в сборнике «Мая Іліяда». В произведении рассказывается о девушке из Приднепровья, которую завоеватели принесли в жертву. Остается только догадываться, имеет ли этот образ связь с реальной Аленкой.

На мой взгляд, взаимоотношения будущего писателя с этой особой необ­ходимо разделить на два периода. Начало первого неизвестно. Его финал стоит ограничить как минимум 1949 годом (время отъезда на учебу в Киев), а как максимум — 1941-м (в случае, если дружеские отношения длились до войны). Второй имел место в 1955—1956-х годах.

С. М.

Что касается третьей героини «Донжуанского списка», то удалось отыскать ее инициалы. Девушку звали С. М. Впрочем, обо всем по порядку.

Знакомство с образом этой героини произошло для меня на страницах повести «У снягах драмае вясна», написанной в 1957 году. Сестра Короткевича, Наталья Семеновна, нашла ее в писательском архиве в Орше перед самой смер­тью писателя. Для того времени повесть была чересчур смелой вещью, которая решительно осуждала проявления сталинщины в общественной жизни, потому при жизни Короткевича она не печаталась. Сюжет произведения кратко можно очертить так. Студент Владислав Бересневич полюбил Алёнку. Она ответила вза­имностью на его чувство. Перед Владиславом открывались перспективы научной карьеры: он был одним из реальных кандидатов на зачисление в аспирантуру. Но карьерист Пятрусь Маркич организовал против Бересневича показательный процесс, где звучали традиционные для того времени обвинения (шел 1952 год). Поверив в обман, Алёнка отреклась от любимого, а тот был вынужден оставить университет и уехать учителем в деревню. И только через несколько лет Бересне- вич встречается с Алёнкой. Они понимают, что их любовь не угасла, и договари­ваются встретиться опять, чтобы, возможно, не расстаться уже никогда.

В какой степени этот сюжет совпадает с реальностью? Опять обратимся к письмам Короткевича, адресованным Юрию Гальперину. В первом из них ситу­ация неопределенная: «3 я — э, да ладно, чего толковать». А вот второе письмо расставляет все точки над «і»: «И была одна в Киеве. (...). Ну я знаю, для других она другая, а для меня та самая (выделено Короткевичем. — Д. М.). Она была моим хорошим другом. (...). Мать у нее строгая была, хотела для единственной дочери самого лучшего, будь я аспирантом — и разговору бы не было бы. А я обо­стрил со всеми отношения, высек стихами многих начальников из университета. Я не жалею, но не стоили они такой моей жертвы. (...). А тут еще помог друг и догадался пустить между нами черную кошку. И была обидчивость, и была космическая, невероятная, страшная глупость. Почему не остался, почему не убедил, почему? Ждал все, вот явлюсь и брошу книгу. (...). И вот сегодня получаю письмо от ее подруги, и там «узаконили свои взаимоотношения С. М. (это она) и Миша» (БелДАМЛМ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 13. Л. 4, 4 об.).

В том же феврале 1957 года Короткевич еще раз рассказал эту историю свое­му другу: «Еще в университете был влюблен в чудеснейшего человека. Это была короткая история: кончилась тем, что нам насплетничали один на одного, было много неприятного, трагического. Ей было тем легче отвернуться от меня, что о моем отношении к ней она не знала, в лучшем случае могла догадываться» (БелДАМЛМ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 13. Л. 8, 8 об.).

Фактически процитированные моменты целиком повторяют сюжет в повести «У снягах драмае вясна». История любви Короткевича и С. М. нашла свое отра­жение и в поэзии. Будет очень уместно обратиться к сборнику поэзии «Матчына душа», страницы которого буквально дышат любовью. По воле поэта эти произ­ведения собрались на последних страницах книги:

Але затое так яскрава бачу:

Пакой, Чайкоўскі хмуры на сцяне,

Раяль пра нешта дарагое плача

І прывіды каштанаў у акне.

(...)

Есць дробязі, што поўныя значэння:

Каханне першае растопіць лёд

І нават палавік у цёмных сенях

Век памятны, як казкі першых год.

Мо толькі для таго яно прыходзіць,

Каб мы запамяталі на вякі,

Як пахнуць рыбаю начныя воды,

Як у траве мігаюць светлякі.

(«Зімняя элегія»).

Разве не очевидная связь процитированных музыкально-поэтических фраг­ментов с повестью, с другими прозаическими фрагментами? Тем более что Алёнка серьезно занималась музыкой в консерватории.

Историю своей любви Короткевич помнил всю жизнь. Не зря в книге «Быў. Ёсць. Буду», над которой писатель работал в конце жизни, помещено стихотво­рение «Юнацтва маё»:

юнацтва маё! Як забуду цябе?

догмы, навука, тлум...

«Piramus et Thisbe...

Piramus et Thisbe ...

Piramus et Thisbe Iuvenum...»

Як забуду?

Завея акацый мяла

Квецень на вулках крывых.

Ты была, мая Цізба, была, была,

Пажаданая больш за ўсіх.

Радасны боль, нясцерпны, як шкло

Між сэрцам маім і тваім...

І ніколі такога ні з кім не было

І не будзе ніколі ні з кім.

І развёў нас не леў і не востры кінжал,

Не вакзалаў далёкіх агні,

А гады пакут і няшчырых пахвал,

Даносаў і брыдкай хлусні.

І ведаў паклёп, як сэрца крануць,

І нас аддзяліў сцяной,

І паверыла ты, і змяніла вясну

На шаўкі, што знасіла даўно.

Але сэрца не можа забыць пра замах,

Сэрца поўнае да краёў...

Будзь праклятым, юнацтва маё, ў вяках!

Будзь праклятым, юнацтва маё!

Будзь праклятым!

Каштаны квітнелі вясной,

Хаваў нас бэзавы дым,

І былі мы з ёю — адно, адно,

І ніколі не будзем адным.

Што ж, не плачу.

Паэзіі горды прытон

І радок, што сталлю звініць, —

Усё адкуў я на горне юнацтва майго,

На яго пакутным агні.

І праўды зніч, і подласці дым,

І сілу мужную жыць,

І тое, што веру ў сэрцы маім

Нават смерць не можа забіць.

Іруку дагэтуль помніць рука.

Сэрца помніць шчасце баёў...

Блаславена юнацтва маё ў вяках,

Блаславена юнацтва маё.

Чем закончились взаимоотношения Короткевича и реальной героини? Как выясняется, у них был шанс все начать сначала. В процитированном выше пись­ме, написанном Юрию Гальперину в феврале 1957 года, Короткевич рассказывал: «Недавно мы снова начали переписываться. Потом, при встрече я убедился, что она меня любит. А я, как дурень какой-то, не мог разобраться в своих чувствах к ней. То временами оживало на душе старое, потом вдруг приходило охлаждение, смешанное с чувством старой обиды. И это при самом теплом, самом дружеском отношении к ней как к человеку. К тому же примешивалось сознание, что я с низов лестницы, а она с верхов, что мне еще пробиваться и пробиваться к тому момен­ту, когда я смогу спокойно писать, не заниматься другой работой» (БелДАМЛМ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 13. Л. 8, 8 об.).