Дима - o f2ea2a4db566d77d

средства на раненых. У нас благотворительная уважаемая газета…

-

А что вот у вас в неофициальной части? – Федотов вошел в раж. – Какая беспечность.

Какая непозволительная для истории близорукость! Вот тут: «По словам возвратившегося из

плена, допрошенного комиссией старшего врача 36-й артиллерийской бригады Николая

Ивановича Крылова, в солдатском лагере Котбус, куда он прибыл в декабре 1914 года для

борьбы с эпидемией тифа, больные лежали вповалку в бараках, настолько холодных, что

бывали случаи омертвения конечностей, вследствие чего приходилось их ампутировать»…

-

Я вообще-то в курсе, что публикуется в нашей газете…

- «… Пленные всегда голодали и поэтому разыскивали в выгребных ямах всё, что

можно было назвать съедобным, отчего развилась дизентерия. Бани и прачешной не было.

Больные были похожи «на мертвецов, вышедших из гроба». У очень многих из них нельзя

было видеть тела, так как оно «было покрыто толстым слоем длинных и жирных вшей».

Немцы смеялись над этим, называя русских свиньями, когда же вспыхнула эпидемия,

немецкие врачи и часовые, боясь заразы, разбежались и русским врачам пришлось работать

одним; однако медикаментов и перевязочных материалов отпускалось на лазарет очень мало,

а приобретать их своими средствами немцы запретили»…

- Как вас там?… Пётр Георгиевчи, вы, что, почитать сюда пришли? Возьмите выпуск и

идите почитайте дома, - Звонников начал выходить из себя.

- Я уже читал. Но вы послушайте. Вот тут ещё абзац…

- Это уже чёрт знает что такое…

- «Затем в августе 1915 года Крылова отправили в Прасныш…», - профессор тараторил

на пределе человеческих возможностей. – «… в госпиталь, где 540 русских раненых –

большинство разрывными пулями – лежали на полу в здании с выбитыми стёклами во всех

окнах. Сдавая госпиталь Крылову и другому нашему врачу, немцы увезли буквально все

медикаменты и инструменты. Крылов установил, что немцы по 17 дней не делали раненым

перевязок и когда он начал их делать, то в ранах оказалось такое количество червей, что

«они производили своеобразный, никогда им ранее не слышанный шум»».

Федотов закончил, и в кабинете установилась тишина. Впервые за утро. И только кто-то за

дверью раздраженно спросил «Анискин где? Когда придёт Анискин?».

-

Давайте прощаться, - немного помолчав, предложил генерал-лейтенант в раз

обессилевшему Федотову.

37

- И это сейчас, когда в городе так странно, - прошептал тот, укладывая газету на место.

– Теперь русский у нас не только инвалид, но ещё и свинья-лишенец… И если, избави Бог,

что-нибудь стрясётся, виноваты во всём окажутся… немцы.

-

Ах вот как вы заговорили? - Звонников поднялся из-за стола, над профессором

нависнув.

-

Если будут изыскивать причины, по которым русский – инвалид, получится именно

так, - еле слышно проговорил Федотов. – Вашими стараниями…

Он, конечно, утонул.

-

Вон! – грохнул и.д. главного редактора. И выкинул руку в сторону двери.

Намного позже историки скажут, что с 25 февраля по 5 марта ни одна газета, кроме

«Русского инвалида», в Петрограде не вышла. Издание было закрыто в октябре 1917 года.

Возобновился выход «Русского инвалида» с декабря 1991 года.

Петр Георгиевич Федотов шёл обратно домой ни с чем, жалкий в своей сутулости. Он

просочился сквозь дребезжащую толпу людей – на некоторых арестантские халаты (пал дом

предварительного заключения). Совершенно один недолго посидел в трамвае с разбитым

стеклом (он так и не тронулся). Дёрнул пару раз носом, учуяв запах дыма (горело здание

Окружного суда). Федотов медленно брёл домой. Он не замечал, не понимал ничего вокруг.

И сам был странным образом незаметен.

- Скумбрия, слякотно, свистит, спружинит и потом – сосны, сосны, - бухтел он себе под

нос без выражения. – Нельзя так. Это же всё связано. Кто хочет быть инвалидом? Почему

нам это навязывают? Скоро сороки строки икорный сук по щучьему врып…

Профессор снимал квартиру в доходном доме Лидваля на Каменоостровском проспекте.

Но больше не мог вносить за неё плату. Служба в Университете, былая слава, друзья и

ученики – все слизнулось прошлым. Теперь Федотов видел только царапов. Он уже с месяц

находился под их гипнозом. Пожилой человек, полноватый, с совершенно голым лицом и в

пенсне. Петр Георгиевич по инерции ещё следил за собой. Но как-то уже запылился.

Недавно он заметил, что по оболочке реальности пошли трещины. Буквально. И по краям

образовавшихся расщелин всё время скапливалось какое-то нематериальное вещество. Этот

процесс был назван профессором «словесьем царапов». Царапы наскакивали на него

отовсюду и были по-своему очаровательны. Они поддавались чтению.

- Убещур скум, - читал Федотов на стенах у себя в квартире. – Дро знойно пикто

щерится, ла га жырд г сирто сирто. Вы, как мне кажется, недобрые. Вы, говорите, пришли

оттуда? Выползли из расселин? Но где они? Говорите, везде? Прямо тут у меня? Не только:

на улицах, во дворцах, на небе, за корытами и в хлеве, и в садах, в садах мых насытили

парах. Но что вам надо? Ничего? Тогда зачем? Просто так. Такарак.

Пётр Георгиевич зачаровано рассматривал окружающее пространство своими

близорукими, немного косившими глазами. Он понял, что язык, сама человеческая речь

лишились своей стройности. Как бы заболели. Но не знал причин тому. Выпущенные на

свободу, некоторые царапы поселились прямо в людях. «Лото бото ых», - сказал на днях

Федотову старый знакомый. Они встретились на улице. Но, кроме этих трёх царапов, из

профессорского приятеля больше ничего не выползло. Федотов поспешил уйти, даже не

простившись. Он боялся заразиться. А знакомый ещё долго смотрел ему вслед, будто бы с

осуждением. Или с жалостью?

Царапы, видимо, набежали откуда-то из-за полотна реальности.

- Пётр Георгиевич! Пётр Георгиевич! Батюшки! – закричала 28 февраля племянница

Федотова Катя, врываясь к нему в спальню без стука. – Там какие-то революционеры чай

пьют! Они говорят, что теперь будут здесь жить! Они пахнут, пахнут!

Сейчас Катя была донельзя простоволоса и быстро-быстро крестилась – будто белок

взбивала. Несколько лет назад, когда она осталась круглой сиротой, профессор взял её к себе

экономкой. Глуповатая девка тридцати пяти лет.

38

- Да-да, - тихо проговорил Федотов из глубокого кресла, где он провёл, не раздеваясь,

всю ночь. – Да, Катюша. Как тебе заблагорассудится.

- Прогоните их, Пётр Георгиевич! – визжала женщина.

-

Пускай пахнут. Это сейчас не важно. Не мешай мне, пожалуйста. Я работаю сейчас.

-

Караул! – Катя выбежала из комнаты, ошарашено налетая на углы мебели. И через