Соколова Е.Е. - 13 диалогов о психологии

С: Каковы же могут быть пути выхода из данной проблемы? Решение психофизиологической проблемы в духе параллелизма

А.: Здесь возможно несколько путей. Один из них заключается в том, чтобы остаться все-таки в рамках науки, отказавшись от души и подобных понятий как метафизических и теологических, прямо распространить на познание душевных явлений принципы познания естественных наук, то есть, говоря словами Давида Гартли, довести до конца замысел Декарта, рассматривая и высшие психические процессы как чисто телесные, рефлекторные, отказавшись тем самым от идеи спонтанной активности души. По этому пути шли очень многие мыслители. Среди них английский философ Томас Гоббс и те, о ком мы уже говорили: Давид Гартли, французские материалисты, в частности Ламетри, а также так называемые вульгарные материалисты — немецкие философы Людвиг Бюхнер, Карл Фогт, Якоб Молешотт…

С: И наверняка наши отечественные физиологи.

А.: Действительно, но не только физиологи, а и некоторые философы. Приведу некоторые высказывания сторон-

Решение психофизиологической проблемы в духе параллелизма 565

ников данной точки зрения, которые находят объяснительный принцип для психических

процессов не в духе, а в телесных или — уже — нервных процессах.

Ж. Ламетри: Если все может быть объяснено тем, что открывает в мозговой ткани анатомия и физиология, то к чему мне еще строить какое-то идеальное существо? [7, с. 87]. К. Фогт: Все способности, известные под названием душевных деятельностей, суть только функции мозга или, выражаясь несколько грубее,… мысль находится почти в таком же отношении к головному мозгу, как желчь к печени (Цит. по [5, с.28]). А.: Эти и им подобные высказывания вели к выводу об эпифеноменализме сознания и “субъективности” вообще. Термин “эпифеноменализм”, который был предложен немецким психологом Мюнстербергом (См. [5, с. 109]), воплощал в себе понимание психического как “бесполезного” придатка к физиологическому — все равно как тень сопровождает предмет, никак не влияя на него. Всегда имеющаяся связь психических процессов с теми или иными “телесными” явлениями была истолкована с этой точки зрения как простая параллельность двух реальностей. Это было решение психофизиологической проблемы в духе психофизиологического параллелизма. Вспомним построения гештальтпсихологов: процессам в феноменальном поле соответствуют (или изоморфны) процессы в мозгу, которые имеют и в том, и в другом случае “гештальтный” характер. Это один из конкретных вариантов психофизиологического параллелизма. Однако гештальтпси-хологи и многие другие авторы, придерживающиеся данного решения проблемы, все-таки эмпирически изучали этот “параллельный” феноменальный мир, считая его все же “реально действующим” (как раз гештальтпсихологіия в этом смысле очень характерная школа — в теории речь шла об изоморфизме, параллелизме и других подобных вещах, но в реальности гештальтпсихологи стремились найти собственно психологические закономерности поведения человека, не сомневаясь в существовании психологии как самостоятельной науки). Однако последовательное решение психофизиологической проблемы в духе параллелизма и эпифеноменализма должно было привести — ив реальности так и было — к отрицанию самостоятельного статуса психологии. Это отрицание было характерно и для некоторых физиологов, в частности

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

отечественных исследователей, причислявших себя к школе Павлова. Вот слова известного в свое время физиолога Иванова-Смоленского.

А.Г. Иванов-Смоленский: Представьте себе, что на необитаемом острове устроена детская колония, куда дети привезены еще в младенческом возрасте и где уход за ними, воспитание и обучение их поручено специально подготовленному персоналу, которому строго-настрого запрещается употреблять психологические термины, заменяя их соответственными биологическими и физиологическими понятиями. Для таких детей “психическая деятельность” вообще не существовала бы, и все свои отношения к окружающей среде они определяли бы как мозговую деятельность, как реакции того или другого отдела их нервной системы, как тот или иной физиологический процесс [8, с. 127].

А.: Так и должен, согласно Иванову-Смоленскому, поступать истинный ученый: он должен изгнать из науки любое упоминание о субъективных процессах, не поддающихся объективному исследованию.

С: Опять все то же понимание субъективного как в интроспективной и бихевиористской психологии!

А.: Да. Но говорилось это уже много позже. Особенно рьяно защищали эту точку зрения физиологи, выступавшие на известной “сессии двух Академий” — Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР — в 1950 году, посвященной проблемам физиологического учения Павлова. Там прямо утверждалось, что область исследования психологии идентична области физиологии высшей нервной деятельности, что нет никаких особых психологических закономерностей, что признание специфики психического есть “замаскированный” вариант дуалистического решения психофизиологической проблемы… Просто поразительно, насколько живуча оказалась рассматриваемая нами сейчас дихотомия: либо — вместе с признанием специфичности психических явлений — апелляция к душе как к объяснительному принципу, либо полное игнорирование этой специфики и поиск объяснительного принципа в закономерностях функционирования нервной системы. С: Так сказать, третьего не дано? А.: Именно так.

С: Но ведь существовали и иные подходы к объективному изучению именно психического — у Сеченова, Выготского, в деятельностном подходе…

Возможность третьей точки зрения на решение психофизиологической проблемы. Неклассическая физиология Н.А. Бернштейна

А.: Верно. Правда, истоки этого “третьего варианта” решения психофизиологической проблемы следует искать намного раньше, а именно в том же XVII веке, когда она формулируется еще как психофизическая. Я имею в виду решение данной проблемы в творчестве Спинозы.

К сожалению, у нас нет сейчас возможности подробно рассмотреть мысли Спинозы по этому поводу — для этого понадобилась бы отдельная беседа, да и не одна. Ограничусь поэтому лишь некоторыми замечаниями. Можно сказать, что Спиноза решал данную проблему в духе монизма. В отличие от дуалиста Декарта, Спиноза считал, что в мире существует всего одна субстанция, которой присущи как атрибут протяжения, так и атрибут мышления. Поскольку отдельные вещи составляют состояния (или модусы) субстанции, они имеют те же свойства. Если мы рассмотрим с этой точки зрения человека, то выясним, что его тело и душа “составляют один и тот же индивидуум, представляемый в одном случае под атрибутом мышления, в другом — под атрибутом протяжения” [36, с. 426]. Что для тела выступает как действие, для души выступает как идея.