Макс Лукадо - Лекарство от обыденности

количества читателей, захотевших получить мой автограф на встрече, проходившей

днем. Мы думали, что то же самое ожидает нас и в этом магазине. Обеспокоенные, мы

позвонили туда.

— Мы опаздываем. Скажите, пожалуйста, собравшимся, что мы скоро приедем.

— Не нужно торопиться, — заверила нас управляющая.

— А как же люди?

— Похоже, никто не торопится. Никто?

К тому времени, как мы добрались до магазина, ожидавшая нас толпа, к счастью, увеличилась в три раза — с двух до шести человек. В расписании мы выделили на это

мероприятие два часа; в действительности мне потребовалось десять минут.

Понимая, как нелепо я буду выглядеть, оставшись один за столом с книгами, я

засыпал вопросами читательницу, которая стояла в очереди последней. Мы поговорили

о ее родителях, о школе, о социальном страховании и о запомнившемся ей

53

праздновании ее дня рождения. Наконец, невзирая на мои уговоры, она ушла. И вот я

остался за столом один. Большая стопка книг Лукадо — и ни одного читателя.

Я спросил управляющую:

— А вы давали объявления о встрече?

— Да. И даже больше, чем обычно. — И она пошла дальше.

В следующий раз, когда она проходила мимо меня, я спросил:

— А прежде у вас проходили встречи с писателями?

— Да, и обычно на них приходит много народу, — не останавливаясь, сказала она.

Я поставил автографы на всех своих книгах, лежавших передо мной на столе. Я

подписал все свои книги, стоявшие на полках. Я подписал книги Тома Клэнси и Джона

Гришэма. Наконец один из покупателей подошел к столу.

— Вы пишете книги? — спросил он, беря в руки мое последнее произведение.

— Да. Хотите автограф?

— Да нет, спасибо, — ответил он и отошел.

Бог попал прямо в цель. И чтобы я не забыл, на следующий день, читая Библию, среди прочего я прочел и этот стих: «Не будь мудрецом в глазах твоих...» (Притч. 3:7).

Когда вы полны собой, вы не можете быть наполнены Богом.

Но когда вы опустошите себя, у Бога появится сосуд, который Он может

использовать. Откройте Библию, и вы увидите, что она наполнена рассказами о людях, которые так поступили.

В своем Евангелии Матфей лишь дважды упоминает собственное имя. Оба раза он

называет себя мытарем — сборщиком податей. Перечисляя апостолов, он ставит себя

на восьмое место.

Иоанн и вовсе не упоминает о себе в своем Евангелии. Во всех двадцати случаях, когда мы читаем имя Иоанн, речь идет об Иоанне Крестителе. Апостол же Иоанн просто

называет себя «другой ученик» или «ученик, которого любил Иисус».

Лука написал две из самых важных книг Библии, но ни разу не упомянул в них

своего имени.

Павел, самый плодовитый из авторов Библии, описывает себя как человека

неразумного, глупца (см.: 2 Кор. 12:11). Также он называет себя «наименьшим из

Апостолов» (см.: 1 Кор. 15:9). Спустя пять лет Павел заявил, что является «наименьшим

из всех святых» (см.: Еф. 3:8). В одном из последних своих посланий он назвал себя

«первым из грешников» (см.: 1 Тим. 1:15). Чем старше становился Павел, тем меньше

делалось его «я».

Царь Давид не написал ни одного псалма, в котором воспевал бы свою победу над

Голиафом. Зато он написал псалом покаяния, исповедуя свой грех с Вирсавией (см.: Пс.

50).

И вот Иосиф. Тихий отец Иисуса. Вместо того чтобы создавать репутацию своему

имени, он позаботился о том, чтобы у Христа был дом. И, поскольку он сделал это, то

был вознагражден сверх меры. «...Он нарек Ему имя Иисус» (Мф. 1:25).

Выстройте в очередь миллионы человек, произносивших имя Иисуса, и взгляните

на того, кто был избран стоять первым. Иосиф. Из всех святых, грешников, транжир и

проповедников, произносивших это имя, Иосиф, рядовой трудяга, строительный

рабочий из маленького городка, вымолвил его первым. Он взял на руки младенца со

54

сморщенным личиком, Небесного Царя, и в присутствии внимавших ему ангелов и

домашних животных прошептал: «Иисус... Ты будешь зваться Иисусом».

Справедливо, не правда ли? Иосиф пожертвовал своим добрым именем. И вот

Иисус дал Иосифу возможность первому произнести Свое имя. Как вы считаете, сожалел ли Иосиф о своем выборе?

Я не пожалел о том решении, которое принял. Приехав домой, я отправился на

вечеринку. Разумеется, все задавали один и тот же вопрос: «Что новенького?» Я

рассказал им. Не особенно складно или красноречиво, но... честно. «Моя вера, —

помню, сказал я им. — Теперь я отношусь к вере серьезно».

Кто-то закатил глаза. Еще кто-то подумал, что меня теперь не стоит приглашать на

вечеринки. Но пара человек подошли ко мне и сказали: «Знаешь, я тоже».

Выходит, на самом-то деле я был не один.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Используйте свою неповторимость, чтобы возвеличивать Бога

ВО ВСЕ ДНИ СВОЕЙ ЖИЗНИ

Микеланджело был рожден, чтобы ваять. Однажды он сказал, что владение резцом

скульптора впитал с молоком кормилицы. К двадцати одному году он уже был автором

серьезных скульптурных работ. К тридцати создал шедевры, до сих пор вызывающие

изумление: «Пьету» и «Давида».

Вскоре после того, как ему исполнилось тридцать, папа римский пригласил его для

выполнения особого заказа. Юлий II сначала заказал скульптору папскую гробницу, но

затем у него возник новый план, и он предложил Микеланджело нарисовать двенадцать

фигур на сводах Сикстинской капеллы. Скульптор хотел отказаться от этой работы.

Живопись не была самым любимым из его занятий, а маленькая капелла не

соответствовала представлениям о серьезной работе. Но папа, настаивал, и в конце

концов Микеланджело согласился. Некоторые историки подозревают, что тут имел

место заговор. Завистливые современники убедили папу обратиться с этим

предложением к скульптору, убежденные, что он откажется и в результате окажется в

немилости у понтифика.

Микеланджело не отказался. Он начал писать. И постепенно его охватывало все

большее и большее воодушевление. Спустя четыре года, когда позади осталась работа

над изображениями четырех сотен фигур и девяти сцен, Микеланджело изменил нечто

большее, чем облик капеллы — он изменил историю искусства. Его смелые фрески

открыли новый путь развития европейской живописи. Он был так поглощен работой, что чуть не подорвал свое здоровье. «Я чувствовал себя столь же старым и

утомленным, как Иеремия, - говорил Микеланджело о своем состоянии. - Мне было

55

всего тридцать семь, но друзья не узнавали меня в том старике, в которого я

превратился».

Что случилось? Что стало причиной произошедших в нем перемен? Что

преобразило работу, выполняемую из чувства долга, во вдохновенный труд? Возможно, мы найдем ответ в его словах. Однажды кто-то поинтересовался, почему