Владимир Выговский - Огонь юного сердца

Проснулась и Валя. Испуганно глянув мне в глаза, она внезапно вскочила на ноги и вскрикнула:

-Ой, это уже утро?!

-Утро...— вздохнул я, осторожно распрямляя занемевшие ноги.

-Какая я свинья,— чуть не плача прошептала Валя,— какая я свинья!.. Почему ты не разбудил меня, Петя? Всю ночь пролежала на твоих ногах... Больно? Скажи, больно? — Она присела возле меня.— Почему молчишь, больно тебе?! Ну, почему ты молчишь?

-А зачем же шуметь?

-Как —зачем?! Я ведь виновата! Скажи, очень больно?

-Ты, Валя, какая-то чудная!..—Я от души рассмеялся.

-А почему ты надулся?

-Ничего я не надулся, это я так... просто...

-Просто, а сам едва не плачешь. Спать хочешь?

—Ничего не хочу,— ответил я.— Сейчас пойдем: пора в дорогу.

—Ой, минуточку! Я переплетусь.

Распустив косы, Волошка стала расчесывать их. И вдруг взгляд ее остановился на березке, с которой я смотрел на пожар. Бросившись к ней, Валя обхватила ее руками и тихо, под шепот ржи, начала читать новое стихотворение:

Белокорая, ветру непокорная,

Средь хлебов густых, на воле

Ты шуми, шуми ветвями,

Листьями, как цветами!

Белокорая, непокорная Сестричка моя...

И в самом деле, они были словно сестры... обе в белом, обе стройные, обе юные, нежные, красивые. Обе белокорые, ветру непокорные. У березки ветви, а у Вали косы трепетали на ветру. Их обеих одинаково ласкали солнечные лучи, они обе улыбались рождению нового дня.

Я, словно зачарованный, смотрел на них, и мне в то мгновение запало в душу что-то незнакомое, удивительное, теплое, приятное, а что — и сам не знаю...

* * *

Почти двое суток мы ходили с Волошкой по селам, «меняя» иголки и соль. И потом нам не один раз приходилось встречать восход солнца, но такого очаровательного утра почему-то больше не было.

В Киев возвращались вечером. Были очень утомлены. У Вали даже опухли ноги. Однако мы не жаловались, не вздыхали: моральное удовлетворение было куда значительнее и сильнее. Мы собрали ценные сведения о враге, их немедленно по радио передадут на Большую землю!

О, край мой, земля дорогая,

Тебя я люблю,

Тебя я люблю,

Люблю без конца и края!..—

повторяла Волошка, когда мы подходили к городу.

Левашова мы застали дома. Переступив порог, я стал по стойке «смирно» и по-военному доложил о выполнении задания. Комиссар подошел к нам, молча обнял.

У меня сладко забилось сердце. Казалось, что это не командир, а отец обнял.

СПЕЦИАЛЬНОЕ ЗАДАНИЕ

Мы с Левашовым завтракали, когда в комнату вошел полицейский Иван Клименко. Он был, как всегда, веселый и подтянутый. На лице играла легкая приветливая улыбка. Клименко — лейтенант Красной Армии, комсомолец, ему двадцать один год. При обороне Днепра он был ранен и захвачен гитлеровцами в плен. Однако, немного придя в себя, он сразу же убежал, убив киркой двух конвоиров. Перейти линию фронта не удалось, мешало ранение. И Клименко решил наведаться в Киев к родителям, чтоб подлечиться и набраться сил. Отец Ивана, старый рабочий, был связан с подпольным райкомом партии. Он искренне обрадовался появлению сына. и когда тот окреп, сразу же направил его на службу в полицию. Гитлеровцам и в голову не приходило, что курносым веселый полицейский, у которого живут здесь, в Киеве, старые отец и мать,— советский подпольщик.

Пользуясь своим положением адъютанта и личного шофера начальника полиции, лейтенант Клименко очень много помогал комиссару Левашову. Правда, заходил он к нам редко, только при исключительных и неотложных делах. Когда входил «наш полицейский», я уже знал — что-то случилось.

Как и всегда, Клименко задержался у нас ненадолго. Передал комиссару небольшой сверток, пожелал нам успехов и, тепло попрощавшись, ушел.

Левашов закрыл дверь на ключ, развернул сверток. В нем была небольшая прямоугольная коробка с отверстием сбоку, металлическая трубка диаметром с карандаш и листок бумаги, исписанный с обеих сторон на машинке. Положив коробку на стол, комиссар прочитал письмо. Потом достал из кармана зажигалку и аккуратно сжег его.

Я вопросительно глянул комиссару в глаза.

Он вздохнул, сел на стул и тихо, спокойно сказал:

— Получено, Петя, срочное особое задание. В городе есть один гестаповский палач — штурмбанфюрер CС Крейзель.

Штурмбанфюрер — это у них что-то наподобие майора. В управлении гестапо он возглавляет тайное отделение — 4-Н. Штурмбанфюрер СС ведет внутри гестапо всю разведку и контрразведку. У этого немца, Петя, самые большие полномочия в городе. Он даже не подчиняется самому начальнику гестапо Киева. Штурмбанфюрер СС зависит непосредственно от главного управления имперской безопасности и лично от группенфюрера СС и генерал-лейтенанта Мюллера. Представляешь себе, Петя, что это за хищник?

Представляю, Виталий Иванович,— вздохнул я.— Этот штурмбанфюрер Крейзель — самый заядлый враг подпольщиков.

Да и не только подпольщиков, всего нашего народа. Нам приказано, Петя...

—Убить его?

—Уничтожить. Для этого нам дали хитрую машинку.— Левашов показал на коробочку, которая лежала на столе.— Ее нужно пристроить под автомобиль штурмбанфюрера СС. Это магнитная мина замедленного действия. Заводится она очень просто, поворотом регулятора-предохранителя. Достаточно ей коснуться металла, как она моментально прилипает к нему к держится, пока не взорвется. Следовательно, особого умения тут не нужно. Надо только разыскать автомобиль и суметь к нему подступить. Разыскивать придется по номеру, но номера у нее меняются по нескольку раз в сутки. Нам известен лишь один из них. Это важное задание я поручаю, Петя, тебе. Не только потому, что доверяю, но еще и потому, что тебе, мальчику, гораздо легче его выполнить, чем взрослому. Сумей, сынок, воспользоваться этим!

Через час, ознакомившись с необходимыми подробностями, я отправился на выполнение порученного мне задания. За пазухой у меня, у самой груди, лежала холодная, таинственная мина. Это придавало мне храбрости и гордости. Засунув руки в карманы, я шагал по улицам города. Чуть не вслух повторял десятки раз: «WL 1-03-34, WL 1-03-34...»

До самого вечера я ходил по центральным улицам, где находились комендатура, рестораны, гостиницы, гестапо, полиция. Но «оппеля» «WL 1—03—34» нигде не было. Ни с чем возвратился я тогда домой.

Только на третий день на Дорогожицкой улице я заметил, вернее, случайно наткнулся на нужный мне номер. «Оппель» стоял возле большого серого здания, в котором жили гестаповцы

и семьи жандармов. Кроме шофера, который что-то делал под капотом, поблизости никого не было. Но вот он заглянул в радиатор, покачал головой, достал из багажника брезентовое ведро и пошел во двор. Не мешкая ни минуты, я подскочил к автомобилю. И только было хотел вытащить из-за пазухи мину, как вдруг ощутил на плече чью-то тяжелую руку. Повернув голову, я увидел дебелого полицейского.