Владимир Выговский - Огонь юного сердца

—Стой! Стрелять буду!

Я бросился направо. Сразу раздалась автоматная очередь. Я споткнулся и упал. В это мгновение меня схватила девушка.

Ты кто? — спросила она строго.

Никто.

А почему испугался? Откуда ты?

Из Замыслович,— назвал я ближайшее село.

А почему так рано в лесу?

Я... грибы... грибы искал...

Где же твои грибы? Что-то не видно их!

Там... оставил... Я убегал... За мной волк гнался...

Такой маленький, а врать умеешь здорово,— сказал подошедший парень с карабином.— Я сам из Замыслович, но тебя почему-то не знаю. Откуда ты такой, а? Кто тебя подослал? Молчишь? Хорошо. В штаб его! Там он быстро заговорит.

Мне завязали платком глаза и взяли за руку. Долго шли лесом, наконец сняли повязку и я увидел в березовой чаще огромный лагерь. В землянке, куда меня привели, было много народу и очень накурено.

На небольшом столике лежала карта-трехверстка. Над ней низко склонились вооруженные люди, одетые в немецкую, венгерскую, красноармейскую, а то и просто в крестьянскую одежду. Парень, который привел меня, по-военному вытянулся и, обращаясь к седобровому бородачу в командирской гимнастерке, с красными от бессонницы глазами, сказал:

—В зоне «А» задержан. Вел себя подозрительно. Говорит, что он из Замыслович, но я ведь оттуда, у нас таких нет.

От карты оторвалось еще несколько человек. Внезапно один из них, одетый в немецкую форму, впился в меня глазами и протяжно произнес:

—А-а, так это тот, что вчера просился коней пасти. А ну, мальчик, подойди сюда поближе.

Меня кольнуло в сердце: «Попался опять! Попался!» А он продолжал, обращаясь к седобородому:

Я забыл вам рассказать, Иван Дмитриевич, что вчера вечером возле поста номер один, где я сидел под кустом и подслушивал, о чем говорят бандеровцы, видел этого хлопца. Он просился к ним коней пасти. Но те хорошенько его выпороли и прогнали. А сегодня он к нам попал. Здесь что-то подозрительное.

Откуда ты?— спросил меня седобородый.

Из Замысл...

Не обманывай, смотри в глаза. Откуда ты? Кто подослал? А?

Я не знал, что говорить. А признаться не мог, так как неизвестно, к кому я попал. Насупившись, я по привычке шмыгнул носом и молчал.

—Обыскать!— приказал бородач.

Меня обыскали и ничего не нашли — радиограмму я стегнул в руке. Но вдруг тот, что был в немецкой форме, схватил меня за правую руку:

—Стой! А тут что такое? — И он с силой разжал мне кулак Цигарка развернулась, и стали видны цифры. Радиограмму немедленно передали бородачу. «Это, наверное самый старший,— подумал я.— Что теперь будет?»

Бородач нахмурил седые брови и коротко приказал часовому, который все время стоял у входа:

— Радиста!

- Слушаю!

По всему чувствовалось, что я попал к партизанам, однако

после случая с бандитами я не мог отважиться открыть свое

тайну..

Через несколько минут в землянку вошел высокий, строчный, одетый в кожанку радист.

Седобровый протянул мою радиограмму и тихо спросил:

—Что это, по-вашему, товарищ Кудаков?

— Похоже на шифровку. У меня, кажется, такой код ест На нашу первую таблицу похоже.

—Шифровка?! — удивился бородач.—Выведите мальчонку. Меня вывели из землянки и передали какому-то деду с немецким автоматом на груди.

Сев рядом со стариком на бревно, я вздохнул и углубился в свои неспокойные размышления: «Неужто расшифруют радиограмму? Нет, враги, наверное, так скоро не смогут. Это должно быть, партизаны. Как же проверить? «Товарищ Кудаков»,—говорил старший радисту. «Товарищ» — значит, свои А может, это только при мне так? Как спасти радиограмму? Какой же я все-таки неосторожный! Что я скажу Левашову? Скажу... Скажу... Если это бандеровцы, тогда скажешь... на том слое те скажешь! Они теперь так просто, не выпустят».

Дед-конвоир зажег люльку-носогрейку и, глубоко затянувшись дымом, спросил меня:

За что тебя?

Ни за что... Так просто, поймали в лесу и,..

—Так запросто мне под охрану не дают. Шпиён, должно быть? Или украл что, а?

Я рассмеялся.

Ты чего? — насупился дед,

Шпиён! Ха-ха-ха!.. Шпион, дед, надо говорить!

Это по-вашему так, а по-нашему шпиён, надо расстреливать, значится! Вот тогда и посмеешься. Есть хочешь?

Хочу,— вздохнул я.

Тогда пойдем к кухне. Только убегать не вздумай — зажигательными заряженный.— И он нежно погладил свой автомат.

Невдалеке от нас, возле подвод, замаскированных ветками, заиграл баян, и несколько мужских голосов на мотив «Катюши» запели:

Шелестели яблоня и груши,

По садам весенний аромат.

Выходила на берег Катюша

И в руках держала автомат.

Выходила, взором обводила

Над рекой крутые берега —

Партизанка юная следила

За движеньем лютого врага!..

«Партизанка юная следила! Партизанка!..» — значит, это наши! Наши! Не может быть, чтоб враги так пели! Не может быть! Наши!..— Сердце во мне забилось порывисто и часто.— Наши!»

Эх, фашисты-гады, поглядите,

Кто стоит под елью у реки,

Эта девушка — народный мститель, .

Не уйти вам от ее руки!..

Слушая песню, я всматривался в лица тех, которые пели, и внезапно баянист с рыжими усиками, одетый в старую, потрепанную венгерскую форму, показался мне очень знакомым. Я где-то видел этого человека.

—Мед еры! — закричал я, вспомнив того мадьяра, который когда-то жил у деда Остапа.—Медеры! Медеры!

Песня оборвалась. Баянист швырнул на подводу баян и бросился ко мне:

- Кичи?! Петер?!

- Медеры!

Мы, словно братья, обнялись. Дед-конвоир удивленно развел руками и, вздыхая, проговорил:

- Ну и чудо...

- Как вы сюда попали, Медеры?— спросил я, радуясь счастливому случаю.

- Биль в концлагере... Партизаны освободи ль!

- Это я виноват, что вы попали в концлагерь. Научил петь «Катюшу».

- Нем... Не-ет.— Медеры, возражая, замахал рукой.— Модяр нем серетем, не люби Гитлер! Гитлер капут!..

И венгр тихо, выразительно запел «Катюшу».

—Теперь другой «Катуша»,— весело произнес Медеры,— партизанский «Катуша»! Петер партизан?

Я кивнул головой.

- Кичи партизан! Маленький партизан! — говорил Медеры, тряся мою руку.

Из штабной землянки выглянул радист.

- Эй, дед Ефим, ведите хлопца! — крикнул он. Дед направил на меня дуло:

Пошли.

- Что это есть? — удивился венгр и пошел следом за нами. Ни деда Ефима, который конвоировал, ни венгра Медеры

в штаб не впустили. Они остались на дворе, бог весть что думая обо мне.

В землянке на этот раз было только трое: русый парень-радист в кожанке, седобровый бородач и еще какой-то худощавый стройный мужчина в командирской форме, с маузером в деревянной кобуре. На столике лежала моя цигарка-радиограмма и листок бумаги, мелко исписанный карандашом. В углу землянки валялся парашютный шелк и стояла дюжина автоматов. На бревенчатой стене возле оконца были налеплены газетные и журнальные вырезки: «Парад на Красной площади в Москве», «Мавзолей Ленина». Почему я не заметил их в первый раз? Вероятно, потому, что тогда было полно народу, и я, наверное, немного растерялся. А может, потому, что было очень накурено и возле стены стояли люди.