Владимир Выговский - Огонь юного сердца

В это мгновение скрипнула дверь. Я вздрогнул. В комнату вошел дядя. Склонившись над кроватью, он осторожно приподнял край одеяла.

—Не спишь, Петер? — спросил он ласково.— А вспотел-то как! Pit о же с головой укрывается!

На лоб мне легла холодная костлявая ладонь. Я опять встрепенулся.

—Какой горячий! Ты, случайно, не болен, мой мальчик? Я закрыл глаза.

Дядя взял трубку телефона, который стоял на тумбочке возле кровати, набрал номер и, запинаясь, заговорил:

—Институт? Кто это? Штурмбанфюрер СС Крейзель беспокоит. Ваш знаменитый врач, как его?.. Так, так... на месте? Сейчас пришлю за ним машину.

«Беспокоится,— подумал я,— а если бы узнал, что я подпольщик, мучил бы. А может, он все знает? Знает и молчит? Где сейчас Левашов с Волошкой?..»

Открыв второе окно, дядя быстро вышел из спальни. Минуты через две в комнату вкатился рыжий Ганс, держа в коротких руках мокрое полотенце и градусник.

—Петер, Петер,— защебетал он возле меня,— вы ошень бледны! Вам плёхо, герр неффе? Может, меряйт температур? — Он протянул градусник.— Можно ложить голова мокрый поло-полотенц Компрессор... Это помогаль, ошень гут!

Вскоре дядя привел врача.

Доктор был старый, сутулый, в старомодном жилете, с кожаной потертой сумкой в костлявой руке. Поправив на переносице старое пенсне, он взял мою руку, заглянул в глаза, попросил показать язык. Потом предложил сбросить рубашку и, приложив ухо к груди, долго выслушивал мое сердце.

Что с ним? — спросил дядя, когда врач отвел от меня сморщенное ухо.

Страшного ничего нет. Большое переутомление, и сердечко немножко пошаливает. Нужен покой и хорошее питание. Когда будет покалывать,— обратился он ко мне,— вот микстура.— Врач достал из сумки пузырек с жидкостью.— Три раза в день по столовой ложке. Вот и все. Больше ему ничего не нужно. Мальчик — герой! Надеюсь, спортсменом будет!..— И, похлопав меня, он засмеялся.

Спасибо, доктор,— сказал дядя,— завтра получите дополнительную карточку на соль и галеты.

Весьма вам благодарен, господин. Весьма благодарен.— Доктор низко поклонился.— Весьма благодарен, господин.

Мне было жаль старого доктора и вместе с тем ужасно противно: прикажи ему дядя лизать ноги, он, не задумываясь, лизал бы их. Вот жизнь настала!..

Когда все вышли, я опять по привычке укрылся с головой одеялом и начал думать.

Думал обо всем, о гитлеровцах и Красной Армии, о подпольщиках и гестапо, о партизанах и Волошке. И всегда мне вспоминались мои родители, Городница, довоенная жизнь. Перед глазами вставала школа, где я учился, учителя, друзья... Как хорошо было до войны! Если бы не фашисты, всегда было бы так.

В комнату еще раз вошел дядя, а потом беспрестанно наведывался денщик Ганс. Я всякий раз делал вид, что сплю: не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать.

«Надо бежать! Надо бежать!» — внезапно твердо решил я и, вскочив, бросился к окну.

Спальня была на втором этаже, однако попасть вниз было нетрудно: рядом с окном находилась водосточная труба. По ней, когда на дворе совсем стемнеет, я намеревался спуститься во двор, а потом перемахнуть через ограду и — прощайте, поминайте, как звали!.. План побега казался мне настолько простым и выполнимым, что я чуть не заплясал от радости. У меня сразу поднялось настроение, захотелось жить! «Не найду Левашова, пойду к партизанам, ведь они хотели, чтоб я остался!» Но все мои планы внезапно рухнули: под кустом возле забора я заметил огромную сторожевую овчарку, а неподалеку под другим кустом — вторую. Собаки лежали, притаившись, и, казалось, только и ждали того момента, когда я начну спускаться.

— Пострелять бы вас, проклятых! — со злостью прошептал я и, упав на кровать, уткнулся носом в подушку.

И снова тревожные мысли, словно осы, налетели на меня. «Что делать? Что делать?» — больно выстукивало сердце.

Около полуночи, вконец обессилев, я заснул. Но и во сне не было покоя: до самого утра снился мне чудной дед-партизан с автоматом на груди. Он набрасывал мне на голову сачок и, дергая за ручку, презрительно покрикивал: «Шпиён! Шпиён! Шпиён!»

Переволновавшись, я тяжело заболел. Какая-то страшная слабость овладела мной, темнело в глазах, ужасно болела голова и, словно иголкой, больно покалывало сердце. Несколько раз на день ко мне приходил врач и немецкий профессор из окружного госпиталя. Три раза в сутки мне делали болезненные уколы камфары, заставляли пить противные, горькие микстуры. Все советовали лежать, все прописывали покой.

Но его не было, этого покоя... Чем дальше, тем больше я волновался, положение, в которое я попал, казалось мне безвыходным. Теперь не только эсэсовец у ворот с автоматом и овчарка под забором задерживали меня здесь, но еще и проклятая, непрошеная болезнь держала...

ШТУРМШАРФЮРЕР СС МАГДЕНБУРГ

Правду говорят врачи: в здоровом теле — здоровый дух. Поправившись, я совсем по-другому стал смотреть на жизнь, И твердо решил разыскать в городе Левашова. Из подслушанных мною разговоров, которые дядя вел каждый день по телефону, я узнал о том, что комиссар не в гестапо, он где-то на свободе и продолжает действовать.

Постепенно я свыкся со всем окружающим и, как говорят, вошел в свои права племянника штурмбанфюрера СС. Достаточно было мне скривить в недовольной гримасе губы, как денщик Ганс немедленно вытягивался и, слащаво улыбаясь, готов был выполнить любое мое приказание.

Дядя последнее время мало бывал дома, и я мог гулять где мне захочется. Оказалось, что я имею право свободно выходить даже в город. Часовой у ворот лишь вставал «смирно» и отдавал мне честь.

От дяди я решил не убегать до тех пор, пока не свяжусь с подпольщиками, потому что знал, что он начнет меня разыскивать и все-таки найдет в городе.

Мне сшили черный шерстяной костюм и модельные туфли. Дядя выдал немецкий пропуск, по которому я имел право заходить даже в управление гестапо. У полицейских, иногда задерживавших меня в городе, руки так и дрожали при виде этого документа. Они с уважением и страхом смотрели на меня и всегда вежливо извинялись.

Я ходил повсюду, но комиссара Левашова никак не мог найти.

Последней известной мне была явка на квартире «Лексея» (куда я заносил туфли с запиской под каблуком). Серое здание я хорошо помнил и, выбрав удобный момент, немедленно направился туда. Последняя явка, последняя надежда... С волнением я вошел в темное парадное и по скользким, отполированным ногами ступенькам поднялся на третий этаж. Сердце забилось порывисто и часто — еще несколько минут, и я узнаю, где Левашов. Найдя на двери кнопку, я хотел было позвонить, но сразу же из лифтерской клетки кто-то выскочил и сильно ударил меня чем-то твердым по голове. Острая боль дошла до самого сердца, и я потерял сознание.