Максимов Юрий - Христианский квартал

Левый изучает. Правый делает выводы.

Внутри причинного объекта обнаружены динамические деструктивные изменения.

Анализ логики изменений предсказывает увеличение асистемной реакции с последующим переведением органики причинного объекта из активной фазы в пассивную. Дезактивация причинного объекта приведёт к нарушению функционирования следственного объекта (кормящего симбиота). После этой точки дальнейшая дестабилизация обстановки и окружающей среды становится необратимой.

Угроза равновесию.

Вариант: остановить реакцию, исправить внутриструктурные искажения в причинном объекте.

Левый согласен. Правый поддерживает.

Сенсорные ячейки устремляются к объекту, проникая в структуру, скапливаясь в районе аномалии. Концентрация оптимальна, - переход к преобразованию. Элементы меняются в поисках подходящего соединения. Найдено. Деструкция остановлена. Процесс пущен вспять.

Равновесие обеспечено.

Левый доволен. Правый удовлетворён.

Фаза угасания . Интенция следственного объекта склоняется к акту гашения.

Левый противится. Правый успокаивает.

Протест - признак несовершенства.

Точка угасания не страшнее точки зарождения.

Всё, что имеет начало, имеет и конец.

Угасание естественно - так же, как смена фаз, как бинарность разума, как непостоянство сложноструктурированных органических объектов.

Органический объект приближается.

Вариант: перевести кормящего симбиота из активной фазы в пассивную.

Левый колеблется. Правый возражает.

Дезактивация причинного объекта приведёт к нарушению равновесия, угасание - не приведёт.

Левый согласен. Правый удовлетворён.

Гармония.

Лёгкое касание органики (малый контакт). Перемещение. Связи с удалёнными ячейками рвутся, объём сокращается.

Мы пришли, чтобы наблюдать равновесие. Мы уйдём, чтобы дать место другим. Телесная ткань - лишь носитель разума. Она не принадлежит нам. Придёт этап, когда она вновь сольётся в сладостном контакте с активной органикой, и, напитанная сенсорными ячейками и пищевыми соками, даст начало новому разуму. Совершенному разуму.

Левый отправился первым. Какое-то время ментальные нити, истончаясь, держали ещё связь. А затем оборвались, и правый ощутил ущербность и одиночество. Ненадолго.

В свой черёд, после малого - и последнего! - контакта с кормящим симбиотом, он погрузился в губительную пучину. Гаснущий разум почти не противился, чувствуя, как ядовитая субстанция, проникая телесную ткань, разлагает сенсорные ячейки, разъедает и вымывает питательные вещества... До полного угасания.

* * *

- Носочки сам постирал? Ну наконец-то, а то уж думала: не допросишься. Наверное, самому уже вонь надоела? Хорошо, молодец, молодец. Вот теперь вижу, что не маленький. Что ж, у меня тоже кое-что для тебя есть.

- Что? Что-что? Ну мам!

- Ладно, держи.

- Уау! Это мне? Всамделе?

- Тебе, тебе. В самом деле. Только не увлекайся.

- Спасибо мам! Я щас разверну, ладно?

- Ладно.

- Мам, а чё ты сегодня такая весёлая?

- А я всегда такая, когда меня сын не огорчает.

Записка крылась в тёмноте душной хрущёвской прихожей, в кармане серого пальто. Сложенная вчетверо бумажка с голубыми размытыми печатями и медицинскими каракулями. "Подозрение на злокачественную опухоль", и, чуть ниже: "повторное обследование не подтвердило".

А за стеной, в ванной, на облупившейся трубе сохли два чёрных тряпичных кусочка. Безжизненно-чистые. Левый и правый.

Помощник

Давным-давно в селе под названием Мороз, на самой окраине, стояло две избушки. В одной жил Иван, жил бобылём, или, по-нашему, один-одинёшенек. Сосед же его, Прокопий, был человек семейный, трудился вместе с женой-красавицей, помогала им дочка-умница.

Были то края северные, недалеко от самого Великого града Устюга, зимою морозы стояли здесь крепкие, не удивительно потому, что и село называлось: Мороз.

В тот год зима особенно холодная удалась...

* * *

В такую пору на хозяйстве работ меньше, против летнего-то. Скотине в хлев сенца подложить, дров к печи наносить, на колодец за водой сбегать, а там уж можно и за ремесло приниматься.

А в избе-то хорошо сидеть, натоплено, жаром от печки пышет. Примостился Прокопий на лавке, доску стругает. Жена-Авдотья у печи суетится, обед готовит. А дочка-Глаша к окну приникла, дышет на стекло, чтоб узоры снежные оттаять. Вот, уж разошлось морозное убранство, самую чуточку, на пятачок разве, а ей и того довольно, прильнула и смотрит: как оно там, на улице?

- Папа, папа! - зовёт голосок тоненьий, - Дядя Ваня как сильно хромает, еле ходит!

- Да, не везёт нынче Ивану! - отвечает Прокопий, продолжая постругивать, - Эк неудачно ногу подвернул! Мы с Тарасом приходили к нему, пытались вправить, да только ещё хуже сделали. К доктору бы надобно, в город. Да откуда у него такие деньги?

- Это уж точно, - отзывается Авдотья, хмуря брови на чугунки в печи, - корова ведь егойная только намедни пала! А без коровы на селе никуда!

- И заказов ему, прям как нарочно, давно не было. - кивает хозяин, - Не знаю уж, чем он и питается!

- А всё то не спроста! Столько-то бед подряд! Это со смыслом всё!

- Это с каким ещё смыслом? - оглядывается на жену Прокопий, даже про деревяшку от удивления позабыл.

- А с таким! По грехам это!

- Ну ты и скажешь! Уж чего-чего, а грехов у Ивана будет поменьше любого в нашей деревне. Не пьёт, не курит, не ругается, если попросишь - всегда поможет, в церкву, почитай, каждый воскресный день ходит, за 5-то вёрст в Селецкое! А святителя Николая как чтит, чуть не каждый день акафист ему читает!

- Значит, тайные грехи есть. Говорю тебе, что не иначе как кара Господня.

- А нам в воскресной школе рассказывали, - встревает тоненьким голоском Глаша, - что не всегда неприятности житейские за грехи посылаются. Иногда для испытания в вере и любви к Богу. Так и праведный Иов страдал, не имея грехов...

- Ишь ты, умная стала! - одёргивает Авдотья, - Мать родную вздумала поучать! Отойди-ка от окна, пока нос не приморозила. Поди лучше подмети, чем без дела стоять!

Глаша послушно отходит от окна, идёт в сени за веником:

- Да, мама. А всё же хочется чем-то дяде Ивану помочь. Он такой хороший!

Авдотья, отставив ухват, сама озабоченно подходит к окну. Приглядывается в маленький кружочек. Головой качает, лоб морщит:

- Ох, бедняжечка, как он и впрямь ковыляет-то! Да к лесу напрявляется, слушай! Может, всё же, Прокоп, подсобить ему чем?

- Да я же спрашивал! Говорит: не надо ничего... Что уж тут сделаешь? Аким собирался в лес на телеге ехать, авось подбросит Ивана...

* * *

Деньки январские короткие, бегут быстро, да не всегда добро приносят.

Вот вечер. Грустный Прокопий у окна стоит, в темень смотрит. Глаша на постели лежит, второй день уж не встаёт. Авдотья над дочуркой склонилась, по головке ей проводит.