Марк Твен - Приключения Тома Сойера (пер. Ильина)

Вскоре Том повстречался с юным парией городка, сыном местного забулдыги Гекльберри Финном. Все городские мамаши от души ненавидели и боялись его, потому что мальчиком он был праздным, невоспитанным и вообще дурным, не признававшим над собой никаких законов, — и потому что их дети, все как один, обожали Гекльберри, получали от его запретного общества наслаждение и жалели, что им не хватает смелости пойти по его стопам. Том от прочих благопристойных мальчиков не отличался — он тоже завидовал веселой жизни отверженного, которую вел Гекльберри, и играть с этим беспутным мальчишкой ему тоже было строжайше запрещено. Поэтому он не упускал ни единой возможности поиграть с ним. Одевался Гекльберри в обноски, выброшенные взрослыми, так что наряды его сверкали разноцветьем заплат, а на ветру помавали лохмотьями. Украшавшая голову этого мальчика шляпа представляла собой колоссальных размеров руину, с полей ее свисал вниз широкий, похожий формой на полумесяц лоскут; полы пиджака, когда Гекльберри находил нужным в него облачаться, доходили ему до самых пят, а пуговицы его хлястика располагались сильно ниже спины; штаны держались на одной помочи, огузье их, ничего в себе не содержавшее болталось где-то под коленями, обтрепанные штанины, если он их не закатывал, волоклись по грязи.

Гекльберри бродил, где хотел, шел, куда ноги несли. Ясные ночи он проводил на чьем-нибудь крыльце, дождливые — в пустой бочке; ему не приходилось посещать школу и церковь, никакого господина он над собой не ведал, так что и подчиняться Гекльберри было некому; он мог купаться и удить рыбу, где и когда захочет, и заниматься этим столько, сколько душе его будет угодно; драться ему никто не запрещал; спать он мог не ложиться до самого позднего часа; весной Гекльберри всегда первым выходил на люди босиком, осенью обувался последним; ему не нужно было ни умываться, ни одеваться в чистое платье; а уж ругался он — заслушаешься. Одним словом, у него было все, что делает жизнь бесценной. Так считал каждый из затюканных взрослыми, скованных по рукам и ногам благопристойных мальчиков Санкт-Петербурга.

Том поприветствовал романтического изгоя:

— Здорово, Гекльберри!

— Здравствуй, коли не шутишь…

— Что это у тебя?

— Дохлая кошка.

— Дай глянуть, Гек. Ишь ты, совсем окоченела. Где раздобыл?

— Купил у одного мальчика.

— Что отдал?

— Синий билетик да бычачий пузырь, который на бойне достал.

— А синий билетик где взял?

— Две недели назад выменял у Бена Роджерса на погонялку для обруча.

— Слушай, Гек… а на что они годятся, дохлые кошки?

— Как это на что? Бородавки сводить.

— Да ну! Толку от них. Я знаю средство получше.

— Чего ты там знаешь? Какое?

— Ну как же, тухлая вода из лесного пенька.

— Тухлая вода! Да я за нее цента ломанного не дам.

— Не даст он! А ты ее пробовал?

— Я не попробовал. Зато Боб Таннер пробовал.

— Откуда ты знаешь?

— Ну как, откуда — он сказал про это Джефу Тэтчеру, Джефф сказал Джонни Бейкеру, Джонни сказал Джиму Холлису, Джим сказал Бену Роджерсу, Бен одному негру, а негр мне. Вот откуда!

— Подумаешь? Врали они все. По крайности, все, кроме негра. Его я не знаю. Но я отродясь не видал негра, который не врал бы. Вздор! Ты мне лучше расскажи, Гек, как делал это Боб Таннер.

— Ну как, — сунул руку в гнилой пенек, в котором дождевая вода стояла.

— Днем?

— Ясное дело.

— К пеньку лицом стоял?

— Да. Вроде как лицом.

— И не говорил ничего?

— Кажись, не говорил. Не знаю.

— Ага! Таким способом бородавки сводят только полные дураки! И ничего у них не получается. Нет, нужно зайти в самую чащу, в то место, где ты видел пень с тухлой водой, ровно в полночь встать к нему спиной, сунуть руку в воду и сказать:

Ячмень да тухлая вода, индейский рацион,

Пусть бородавки все мои немедля выйдут вон!

А после нужно зажмуриться, быстро отойти на одиннадцать шагов, три раза крутнуться на месте и идти домой, да ни с кем по дороге не разговаривать. Заговоришь, все заклинание насмарку.

— Да, похоже, способ верный. Но только Боб Таннер не так сделал.

— Нет, сэр, не так, ручаться готов, потому что бородавок у него больше, чем у любого мальчика в нашем городе, а знай он, как обращаться с тухлой водой, так ни одной бы не было. Я этим способом тысячи бородавок с рук свел, Гек. Я столько вожусь с лягушками, что бородавок у меня всегда хватает. Хотя, бывает, и бобом пользуюсь.

— Да, боб это вещь. Я сам им пользовался.

— Правда? А как?

— Значит, берешь боб, режешь его пополам, и бородавку тоже режешь, чтобы кровь пошла, а после мажешь ею половинку боба, выкапываешь на перекрестке дорог ямку и в новолуние, около полуночи, зарываешь эту половинку, а вторую сжигаешь. Понимаешь, первая-то половинка начнет притягивать к себе вторую, притягивать, ну а кровь заодно бородавку притягивать станет, вот она скоро и сойдет.

— Да, Гек, все точно, самый тот способ. Хотя, если сказать, когда закапываешь половинку боба: «Боб вниз, бородавку долой, больше меня не беспокой!», еще лучше будет. Так Джо Харпер делает, а он где только не побывал, один раз до самого Кунвилля чуть не доехал. Но ты мне вот что скажи — как ты их дохлыми кошками сводишь?

— Ну как, берешь кошку, идешь к полуночи на кладбище, туда, где недавно какого-нибудь нераскаянного грешника похоронили, вот, а в самую полночь, как черт за ним придет, — или, может, не один черт, а два или три припрутся, увидеть-то ты их не увидишь, только услышишь, что, вроде как, ветерок зашумел, а то еще, они, бывает, переговариваются, — ну вот, и когда они этого грешника к себе поволокут, ты им вдогонку кидаешь кошку и говоришь: «Черт за покойником, кошка за чертом, бородавка за кошкой, тут ей и конец!». Этот способ любую бородавку берет.

— Да, похоже на то. А ты его когда-нибудь пробовал, Гек?

— Нет, мне про него старуха Хопкинс рассказала.

— А, ну тогда, думаю, он должен подействовать. Она же, говорят, ведьма.

— «Говорят»! Ведьма, Том, я точно знаю. Она однажды моего папашу околдовала. Папаша сам так говорит. Идет он как-то и видит, как она на него порчу наводит, ну он запустил в нее каменюгой, и не будь она такая увертливая была, точно укокошил бы. Так вот, в ту же ночь сверзился он с крыши сарая, на которой заснул пьяным, и руку сломал.

— Жуть какая. А как же он узнал, что она на него порчу наводит?

— Господи, да для папаши это раз плюнуть. Он говорит, ежели ведьма прямо на тебя пялится, значит все, колдует. Особенно если еще и бормочет чего-нибудь. Потому как, ведьмы ж не просто так бормочут, это они «Отче наш» задом наперед читают.

— Слушай, Гек, а ты кошку когда испытывать пойдешь?

— А вот нынче ночью и пойду. Я так понимаю, черти сегодня за старым «Конягой» Уильямсом придут.