И. Халатников - Дау, Кентавр и другие

Надо сказать, что бюрократическая верхушка, так называе­мое начальство, не очень любит брать на себя ответственность — это один из тормозов бюрократической системы. Они были счастливы, что ответственность за все решения я брал на себя, и закрывали глаза на то, что я делал не по канону. Думаю, что благодаря этому мы смогли добиться крупных успехов.

Прием на работу, прием в аспирантуру решался на ученом совете тайным голосованием. Правила были жесткие — буду­щий сотрудник должен был набрать две трети голосов списоч­ного состава ученого совета. А так как сто процентов его чле­нов присутствовало далеко не всегда, то на деле достаточно было одного-двух голосов «против», чтобы кандидатура не ут­верждалась. Такая строгая система отбора постепенно помогла создать сильный коллектив, в котором была исключительная рабочая атмосфера. Каждая работа докладывалась на ученом совете, поэтому все могли видеть, как человек работает. А кому не с чем было прийти на ученый совет, тот чувствовал себя не очень комфортно. Некоторым людям мы помогали перейти в другие институты.

Мигдал, не похожий на других

Ученик и сотрудник Ландау — это вообще синонимы, пото­му что его соавторы и сотрудники, все без исключения, могут называть себя и его учениками. Правда, имеется два исключе­ния, когда применение этих терминов требует пояснения. Речь идет о двух ярчайших представителях школы Ландау — Арка­дии Мигдале и Виталии Гинзбурге.

Учеников Ландау легко идентифицировать по списку, состав­ленному Ландау в конце 1961 г. (накануне трагической катастро­фы), в который он включил всех учеников, сдавших «теоретиче­ский минимум», начиная с 1933 г. Но названных мной выше двух имен в этом списке вы не найдете.

Об Аркадии Мигдале Ландау мне говорил, что тот был осво­божден от сдачи «теоретического минимума» при поступле­нии в докторантуру Института физических проблем (1940 г.), поскольку приехал из Ленинграда в Москву уже зрелым физи­ком. Виталий Гинзбург был формально учеником И.Е. Тамма, однако тесно сотрудничал с Ландау. Результатом этого сотруд­ничества явилась популярная работа по теории сверхпроводи­мости, за которую он впоследствии получил Нобелевскую пре­мию. Хорошо известно, что по стилю работ легко определить принадлежность авторов к школе Ландау. В этом смысле Миг­дал легко узнаваем.

Хотя Аркадий Мигдал не опубликовал ни одной совмест­ной работы с Дау, но его постоянное участие в семинарах и его дискуссии с Ландау на равных обеспечивали ему заслу­женное место авторитета в окружении Ландау. У Аркадия с Дау отношения был дружескими, именно Ландау ввел в обра­щение ласковое имя «Миг». Друзья его называли также АБ. Шутки и розыгрыши, которые устраивал Миг на семинарах, широко известны и стали уже фольклором.

У меня создалось впечатление, что какой-то элемент рев­ности в их отношениях был. Это, конечно, чисто субъектив­ное впечатление, и существовало оно на уровне интуиции. В знаменитой работе по теории сверхтекучести (1941 г.) име­ется сноска, из которой следует, что предположение о суще­ствовании в сверхтекучем гелии бесщелевых элементарных возбуждений — «фононов» — было независимо высказано Мигдалом. Поскольку идея фононов является ключевой для тео­рии, можно предположить, что Мигдал мог остаться не впол­не удовлетворенным этой ссылкой. Хочу подчеркнуть, что ни Ландау, ни Мигдал этого вопроса в разговорах со мной не касались ввиду его деликатности.

Осенью 1945 г., когда я начал работать с Ландау в Институ­те физических проблем, Мигдала я уже там не застал. К этому времени он перешел в Лабораторию № 2 (ныне Институт им. И.В. Курчатова) по приглашению Игоря Васильевича. Миг­дал был уже заметной фигурой в области физики атомного ядра. За короткое время вокруг него собралась большая группа талантливой молодежи, которая теперь представляет школу Мигдала в этой важнейшей области физики.

И.В. Курчатов был всецело поглощен свалившимся на него гигантским атомным проектом, из-за чего он был лишен мно­гих радостей жизни, ему явно не хватало дружеского общения, поэтому дружба с АБ была той отдушиной, которая позволяла не только дела обсудить, но и пошутить и вволю посмеяться. Те, кто встречался с Игорем Васильевичем, помнят его моло­дые, озорные глаза.

Личность АБ оказала огромное влияние на его учеников, поэтому можно говорить о школе Мигдала. Его ученики также узнаваемы, как и ученики Ландау. Мигдал, естественно, был удовлетворен своим положением в «Курчатнике», но в конце 60-х годов, когда для ученых приоткрылись границы и им стали разрешать поездки за рубеж на международные конференции, а некоторым даже и на длительные сроки, у АБ возникла из­вестная неудовлетворенность, так как он был лишен открыв­шейся возможности. Мигдал был натурой артистической, для него широкая аудитория была жизненно необходимым усло­вием его творчества, поэтому невозможность поездок за гра­ницу переживалась особенно остро.

Сын АБ — Саша Мигдал — в это время уже был старшим научным сотрудником в Институте теоретической физики им. Л.Д. Ландау. Поэтому АБ хорошо знал «либеральные» по­рядки нашего Института. Конечно, выехать за границу из Ака­демии наук было значительно легче, чем из Курчатовского ин­ститута. Но даже среди академических институтов Институт Ландау отличался тем, что его сотрудники сравнительно сво­бодно ездили в краткосрочные поездки за границу. Это во многом объяснялось тем, что атмосфера в Институте не по­зволяла парткому мешать поездкам людей за рубеж.

Однажды АБ обсуждал со мной свои проблемы, и мы при­шли к заключению, что ему следует перейти в наш Институт. Примерно в это же время Володя Грибов также решил пере­ехать в наш Институт. Таким образом, возникала возможность появления в Институте двух лидеров в области физики эле­ментарных частиц. Конечно, проблемы АБ с выездом были лишь поводом для перехода в наш институт. В действительно­сти здесь он приобретал партнеров и оппонентов равного себе класса. Переход Мигдала в Институт Ландау был формализо­ван довольно быстро. Я позвонил Анатолию Петровичу Алек­сандрову, директору Курчатовского института, — этого требо­вали правила отношений между друзьями. Анатолий Петрович, естественно, немного огорчился, но понял, что переход АБ в интересах науки.

С появлением АБ заметно усилилась критическая атмосфе­ра Института, в особенности на семинарах. Хорошо известно, какую роль в создании школы Ландау сыграли его четверго­вые семинары в «Капичнике», на которых Дау демонстриро­вал свою блестящую способность критического анализа. Но Ландау был выдающимся универсалом, одинаково владевшим всеми областями теоретической физики. Поэтому когда мы создавали Институт, то он, как говорилось выше, задумывался как «коллективный Ландау». АБ был широко образованным физиком, одинаково сильным в широком диапазоне — от фи­зики ядра до электронной теории металлов. При этом он был способен быстро включаться в новые задачи. Все это сыграло важную роль в усилении творческой атмосферы в Институте. Но есть еще один аспект в жизни Института, где роль АБ была неоценимой. '<���Коллективный Ландау» представлял собой бу­кет ярких личностей со сложными характерами. В Институте не было конституции, все решения принимались по прецеден­там и на основе консенсуса. Хотя для всех лидеров интересы Института были превыше всего, потребность самоутвержде­ния иногда очень удлиняла дискуссии при принятии решений. Авторитет АБ и сила его убеждения позволяли во многих слу­чаях гасить пыл любителей дискуссии ради дискуссии. Поэто­му АБ стал для меня одной из основных опор в Институте, он играл роль своеобразного стабилизатора.