И. Халатников - Дау, Кентавр и другие

Землю для строительства нового Центра подарил князь Турн-и-Таксис, живший в то время неподалеку в своем зам­ке Дуино на берегу Адриатического моря. По случаю «инау­гурации» Центра была с характерным для Салама широким размахом задумана международная конференция по теорети­ческой физике продолжительностью в целый месяц. Для учас­тия в ней были приглашены полтора десятка нобелевских ла­уреатов, список участников включал имена всех наиболее известных теоретиков. Мне как директору Института теорети­ческой физики было поручено Академией наук дать предло­жения по составу нашей делегации. Приведу список теорети­ков, которые приняли участие в этой несомненно исторической конференции: академик В.А. Фок и впоследствии избранные академиками В.Л. Гинзбург, А.А. Абрикосов, Е.М. Лифшиц, Л.Д. Фаддеев, Е.С. Фрадкин и я. Кроме того, были приглаше­ны два профессора-экспериментатора из Московского универ­ситета — люди с приличной репутацией, хоть и не имевшие непосредственного отношения к конференции, но включен­ные в состав делегации с моего согласия, что называется, для «баланса сил». В бюрократических кругах Академии выезд де­легации, состоящей из одних теоретиков, вызывал сильное сму­щение: «Почему теоретики отрываются от экспериментаторов?»

Мне представляется, что такой мощной по составу делега­ции советских физиков-теоретиков на Западе еще не бывало. Но и на этот раз не обошлось без шероховатостей. В послед­нюю минуту перед выездом выяснилось, что Гинзбурга «опять не пустили». Правда, через несколько дней после начала кон­ференции, в результате хлопот все того же Келдыша, Гинзбург в Триесте появился.

Запомнились необыкновенно высокий уровень докладов, ежевечерние лекции лауреатов Нобелевской премии, в том числе и великого П.А.М. Дирака, многочисленные экскурсии и дружеские ужины. На одной из посиделок, которую устраи­вали мы с Абрикосовым, удалось даже разговорить молчали­вого Дирака. «Для затравки» Алеша стал рассказывать свои обычные туристские истории, одна из которых была о том, как он в горах встретился один на один с медведем. Этот слу­чай произвел такое сильное впечатление на Дирака, что он начал задавать вопросы, а затем и вовсе разговорился.

Вчетвером — Гинзбург, Абрикосов, Лифшиц и я — мы со­вершили автомобильную экскурсию в Венецию, Флоренцию и вернулись в Триест через Сан-Марино. Все это было органи­зовано Саламом. Во Флоренции нам пришлось несколько за­держаться из-за Евгения Михайловича Лифшица, который не успел вместе с нами посетить галерею Питги. Дело в том, что он был страстным фотографом, снимал все, что видел инте­ресного, на диапозитивы, которые затем с удовольствием пока­зывал своим друзьям и обстоятельно комментировал со свой­ственной ему педантичностью. У меня сложилось впечатление, что чрезмерное увлечение фотографированием достопримеча­тельностей приводит к тому, что фотограф-любитель видит окружающий мир только через видоискатель и иногда пропус­кает самое интересное.

Хотя Центр в Триесте был задуман для поддержания теоре­тической физики в третьем мире, он, по крайней мере в тече­ние двух десятилетий, играл роль международного центра в более широком смысле. Мне неоднократно доводилось бывать там на конференциях, посвященных самым актуальным во­просам современной теоретической физики, быть директором школ по физике конденсированного состояния и членом со­вета Центра. В моей научной биографии участие в работе Цент­ра занимает важное и особое место.

Ланч в замке Дуино

Во время своих поездок за рубеж, в необычной ситуации, мне часто приходилось открывать новые стороны в характере своих друзей.

С Абрикосовым у нас сложились близкие товарищеские от­ношения с самого его появления в теоротделе Ландау Инсти­тута физических проблем в 1948 г. В то время у нас не было своих кабинетов, мы обычно работали у меня дома, а в пере­рывах часами обсуждали работы по телефону.

К моменту конференции в Триесте у нас за плечами уже числилось более 30 совместных публикаций. Наша многолет­няя дружба была не без шероховатостей, однако теплые отно­шения всегда брали верх. Недостаток Алешиного характера состоял в том, что иногда по совершенно необъяснимым при­чинам он мог невзлюбить выбранную им «жертву».

Незадолго до этой поездки в Триест умер Ландау. Он был похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве, в своеобраз­ном некрополе, рядом с многочисленными государственными деятелями, артистами, генералами и учеными. Когда встал вопрос об установке памятника, нам не захотелось следовать образцам соцреализма, воздвигнутым на соседних могилах.

Следует сказать, что к этому времени борьба с «формализ­мом» и «абстракционизмом» в искусстве, начатая при Хрущеве, не закончилась, еще была свежа в памяти его непристойная ругань на выставке в Манеже по адресу ныне знаменитого скульптора Эрнста Неизвестного.

Через общих друзей я был знаком с Неизвестным, испыты­вал к нему, его творчеству необыкновенное уважение, и мне казалось, что и он симпатизировал мне. У меня, естественно, возникла идея заказать памятник Ландау у Неизвестного. Это гарантировало, по меньшей мере, что памятник будет произ­ведением искусства и станет выделяться среди ближайшего окружения. Кроме того, мне импонировала идея связать на­всегда великие имена Ландау и Неизвестного. Свой выбор я решил проверить у Аркадия Мигдала, поскольку он был не только выдающийся физик-теоретик, но и довольно профес­сионально работал как скульптор. У него было много друзей среди художников и скульпторов, из которых наиболее близ­кими ему были художник Д. Краснопевцев, а также скульпто­ры Н. Силис и В. Лемпорт, выполнившие совершенно ориги­нальные скульптурные портреты Нильса Бора и Альберта Эйнштейна. В совместной мастерской Силиса и Лемпорта ча­сто собиралась московская богема. Несколько раз Аркадий при­глашал туда и меня.

Я ожидал, что на мой вопрос о выборе автора памятника Мигдал назовет Силиса и Лемпорта. Но, вопреки моим ожи­даниям, он не раздумывая назвал имя Эрнста Неизвестного. Такая реакция окончательно решила мой выбор. Заказывать памятник должен был Институт физических проблем, где ра­ботал Ландау, поэтому я пригласил Капицу посетить мастер­скую Неизвестного. С нами отправились Анна Алексеевна Ка­пица, Алеша Абрикосов и секретарь Капицы Павел Евгеньевич Рубинин.

Неизвестный показал нам свои многочисленные скульпту­ры. Поскольку они не выкупались государством, как у художников-соцреалистов, то все хранились у него в мастерской. Показывая свои произведения, Неизвестный в основном об­ращался к Анне Алексеевне и Петру Леонидовичу Капицам и этим, по-видимому, сильно задел самолюбие Алеши Абрико­сова. Может быть, даже в какие-то моменты, разговаривая с Капицами, Неизвестный поворачивался спиной к Алеше. Так или иначе, в результате Алеша возненавидел Неизвестного и затем всегда поносил его творчество, вспоминая с особенным отвращением абстрактные скульптуры, олицетворявшие чело­века с разорванной грудью, которые он называл «потрошенками». Неприязнь к Неизвестному сохранилась у него на всю жизнь. В отличие от Алеши вся остальная группа была потря­сена увиденными скульптурами, а Петр Леонидович, впервые встретившийся с Неизвестным, сразу же заказал ему памятник для могилы Ландау.