И. Халатников - Дау, Кентавр и другие

В конце концов они пришли к компромиссу: симпозиум проводить, но не в Париже, а в Лотарингии, где никогда не прекращаются дожди. Позднее «мера наказания» была смягче­на, и мы были отправлены в «ссылку» во вновь открывшийся университет в Люмини, серые здания которого одиноко стоя­ли в 20 километрах от Марселя.

Я запомнил увиденную мной по приезде большую надпись, сделанную, по-видимому, студентами, страдавшими от изоля­ции: «Люмини — это гетто».

Однако вся эта предшествовавшая симпозиуму возня никак не сказалась на его дружеской атмосфере. В центре научного внимания находились горячие проблемы того времени: элект­ропроводимость в органических и полимерных материалах, а также эффект Кондо.

Следует сказать, что этот эффект в то время привлекал луч­шие умы теоретиков мира. Японский ученый Кондо обнару­жил, что в металлах с магнитными примесями при очень низ­ких температурах наблюдается аномалия в температурной зависимости сопротивления электрическому току: вместо об­щеизвестного уменьшения сопротивления с понижением тем­пературы наблюдается хоть и небольшое, но повышение. И хотя эффект был незначительным по величине, он привлек к себе всеобщее внимание, так как очень долго не поддавался объяс­нению. Расчеты электросопротивления, учитывающие рассея­ние электронов на магнитных примесях, проведенные мето­дом теории возмущений, хотя и давали правильный знак изменения сопротивления, никого не убеждали, поскольку ответ содержал большие логарифмы.

Абрикосов был первый, кто попытался решить эту пробле­му, не пользуясь теорией возмущений. Он просуммировал часть членов ряда теории возмущений в так называемом лестничном приближении. Специалисты поймут без объяснения, а для не­специалистов могу еще раз повторить фразу, которую, как я уже рассказывал, мне часто приходилось выслушивать от своего учителя физики в средней школе: «Не твоего ума дело».

Вернемся к эффекту Кондо, которым также успешно зани­мался Филипп Нозьер. Он показал, что задача не решается простым суммированием ряда теории возмущений и что тре­буется более общий подход с применением так называемой ренормализационной группы. Его результат сыграл важней­шую роль в объяснении эффекта Кондо, хотя точное решение этой задачи было получено лишь позже советским теоретиком Павлом Вигманом и американским теоретиком румынского происхождения по фамилии Андрей в изумительной по красо­те и сложности работе.

История проблемы Кондо заставляет задуматься о путях раз­вития современной физики. В течение десятилетия лучшие умы бились над решением задачи, которая не так уж и важна по своим масштабам и для физики, и для практики. Что это было? Уход физиков в неправильном направлении? Но большинство физиков-теоретиков ответит на этот вопрос отрицательно. В действительности методы и идеи, понадобившиеся для объяс­нения эффекта Кондо, сыграли важнейшую роль в исследова­ниях явления локализации электронов, играющего фундамен­тальную роль как в современной физике, так и в приложениях. Пути развития науки, как и пути Господни, неисповедимы...

По окончании симпозиума в Люмини состоялась незабывае­мая поездка в Гренобль с остановками в Арле и Авиньоне. В Гренобле мы познакомились с, возможно, лучшими во Фран­ции лабораториями по физике конденсированного состояния. Затем — остановка в Париже с непредвиденной задержкой.

Дело в том, что за прошедший после Бакурианского симпо­зиума год в нашей среде происходили не только научные со­бытия. За это время в семьях Филиппа Нозьера и Алексея Абрикосова случились разводы. По понятным причинам со­блюдалась достаточно тонкая конспирация, и я узнал об этом от Абрикосова лишь по приезде в Париж. Возникла сложная ситуация, так как Алеша собрался оформлять свой брак с Анни в Парижской мэрии, для чего должен был задержаться во Фран­ции на месяц. Такая задержка члена-корреспондента АН по строгим правилам того времени была эквивалентна взрыву бомбы небольшой мощности.

В конце концов удалось найти компромиссное решение — наше посольство в Париже согласилось выдать Анни въезд­ную визу в Советский Союз. В ожидании необходимых фор­мальностей нам всем, к общему удовольствию, пришлось за­держаться в Париже еще на один день.

О перипетиях этой истории, кроме меня, никто из делега­ции не подозревал, хотя в нее входило 17 человек. На лицах участников обнаружилось сильное удивление лишь при выле­те из Парижа, когда они увидели в аэропорту, что состав на­шей группы увеличился еще на одного человека.

Это был, по-видимому, единственный случай в истории со­ветской науки, когда делегация возвращалась из заграничной командировки не только без численных потерь, но даже с при­обретением.

Такова романтическая концовка нашего второго советско-французского симпозиума.

Многим читателям в настоящее время трудно ощутить, ка­кими бедами могла обернуться вся эта история не только для основных действующих лиц, но и для всего института. Ведь она разыгрывалась в условиях, когда действовал уже ранее упо­минавшийся мной принцип, сформулированный Александром Васильевичем Топчиевым: «измена жене во время зарубежной командировки приравнивается к измене родине».

Однако для Абрикосова дело обернулось относительно мяг­кими репрессиями. Первая реакция «инстанций» была о^ень свирепой, и, как мне рассказывал Георгий Константинович Скрябин, главный ученый секретарь Академии наук, сверху требовали немедленного увольнения Абрикосова из Академии. Но ограничились лишь тем, что закрыли ему выезды за грани­цу. Для Абрикосова это было довольно чувствительным нака­занием, так как до того он одним из первых начал свободно выезжать из страны и даже в течение некоторого времени был консультантом Иностранного отдела АН, превратившегося позже в Управление внешних сношений (УВС). Этот запрет сняли лишь в 1975 г. После подписания Хельсинкского согла­шения Абрикосову разрешили выехать в Финляндию.

Трудно было тогда представить себе, что наступят такие вре­мена, когда Абрикосов, свободно выехав на месяц в команди­ровку, останется навсегда в Соединенных Штатах заведовать теоретическим отделом Аргонской национальной лаборатории.

Двухстронние симпозиумы (продолжение истории)

1968 год вообще был богат событиями в международной жиз­ни института. По предложению вице-президента АН Бориса Павловича Константинова, а точнее по инициативе американ­ских физиков-теоретиков, которую они предварительно с ним обсудили, мы начали международную программу совместных советско-американских симпозиумов по теоретической физи­ке, которые, начиная с 1969 г., проводились регулярно и по­очередно — то в СССР, то в США. Координаторами этих симпозиумов были: с американской стороны — профессора Дэвид Пайне и Коньерс Херринг (к сожалению, последнего уже нет в живых), с нашей стороны — я и Лев Горьков.