Семён Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 4. Гражданская лирика и поэмы

Давай тютюн завернуть цигарку!
Теперь, брат, видишь, — крепки Советы.
А если тронут — так будет жарко,
пойдут гудеть реввоенсоветы!..

Нынче учим,
отдых нынче.
Что ж до бучи —
штык привинчен.

Марш сыграют, —
сварим кашу.
Враг узнает
хватку нашу!

Мы — в окопах. Темь — аж ну!
Аж в комок затяп.
Не дрефозь, браток, — нажму,
закреплю Октябрь!

Собралися мы в кружок,
тот — об этом, тот — об том…
— Эх, еще один прыжок, —
всех бандитов перебьем!

Посередке я сидю:
— Докатились до беды.
Из деревни ни тю-тю,
ни туды и ни сюды!

— Эх, Тимошка, ну, да ну…
— Перебьемся, ничего, —
взводный к нам. — Ну-ну, загнул!
Погляди, а ну-ка в-во:

— Тимофею Елеву, — Ермолаю Пудову,
— Родиону Семенцову — письмецо.
— Скелева? — Скудова?
— А с деревни, от жены… Письмецо — налицо!

Стой, моя штыковина,
ружьецо!
Вот так, брат, штуковина,
письмецо!..

Письмецо — мне:
эн и е — не…
Прочитай — на:
эн и а — на…
(не-на)
Тимофей — глянь:
гэ и ля — гля…
(не-на-гля)
Тимохвей, розумий:
дэ и эн
ы и ий —
дный…
На махры, покрути:
те и и ,
будет — ти…
Да не лезь,
дай письмо:
эм и о
значить —
мо…
Ха и ве —
хве…
хвей…
Ого-го-эй:
Нe-на-гля-дный Ти-мо-хве-й…

С этого подхода
забрала охота,
пальцы тянутся к перу,
а глаза — к бумаге.
Прорубили мы дыру
в белые ватаги:
в банды — клин,
в Деникина — кол!
Белым — вата блин,
наши — в комсомол!

Эх, кому бы, кому
Научить меня уму?
И хожу середь полей без памяти.
Обучи меня, Михей, грамоте!
В школе — стены бе-елые, белю-сенькне,
в книжках — буковки малю-у… малюсенькие.
Глаз неймет,
зуб неймет —
хвостики
да усики.
Поучусь, будет впрок, —
задавай, Михей, урок!

А, Б, В, Г, Д, Е, Ж…
(буквы ходят в полосе) —
вот и азбука уже
у меня на голосе.
И, К, Л, М, Н, О, П…
После П ударит Р,
запишуся в РКП,
надо двигать СССР!

С политграмотой живей,
айда, братец Тимофей!
Стал Тимошка грамотеем, —
значит, братцы, не робей:
если дружно пропотеем,
каждый будет грамотей!

Если
были
вы картавы —
значит,
знали
муки рта вы!
Я был
в юности
картав,
пыла
бедная
гортань.
Шарахались
красавицы
прославленной
картавости.
Не раскрываю
рта я,
и исхудал,
картавя!

Писал стихи:
«О, Русь! О, Русь!»
Произносил:
— О, Гусь, о, Гусь! —
И приходил на зов — о, грусть! —
соседский гусь, картавый гусь…

От соклассников — свист:
— Медное пузо,
гимназист, гимназист,
скажи: кукуруза!

Вместо «Карл, офицер» —
ныло «Кагл, офицег».
Перерыл медицинские книги,
я ищу тебя, эР, я зову тебя, эР,
в обессиленной глотке возникни!

И актер из театрика «Гамаюн»
изливал над картавостью ругань,
заставлял повторять: — Теде-дюм, теде-дюм,
теде-дюм, деде-дюм — ррюмка!

Рамка Коррунд! Карборунд! Боррона!
Как горошинка, буква забилась,
виноградного косточкой силилась вылезть,
и горела на нёбе она.

Хорохорилась буква жемчужиной черной,
по гортани рассыпанный перл…
Я ходил, прополаскивал горло, как борной,
изумительной буквою эР.

И, гортань растворивши расщелиной трубной,
я провыл над столицей трикрат:
— На горе Арарат растет красный и крупный
виноград, ВИНОГРАД, ВИНОГРАД!

Для песен смуглой у шатра
я с фонарем не обернулся.
Фатима, жди — спадет чадра
у черной радуги бурнуса.

В чье сердце рай, Селим, вселим?
Где солнце — сон? И степи сини?
Где сонмом ангелов висим
на перезрелом апельсине?

Где сок точили? На углу…
Как подойти к луне? С поклоном…
Горам — Корен Как Иль-ля-У,
мой берег желт, он — за Ливаном.

Багдад! Корабль!! Шелка!!! Любовь!!!
О, бедуин, беда и пена!
И морда взмылена его,
и пеньем вскинуты колена.

О, над зурной виси, Гафиз,
концы зазубрин струн развеяв,
речей ручей, в зурну катись
и лезвий речь точи быстрее…

Но как взлетит на минарет
фонарь как брошенный окурок…
С огнем восстанья и ракет
подкрался рослый младотурок.

Но в тьму ночную — не спеша…
Такая мгла! За полумесяц
отряд ведет Кемаль-паша,
штыками вострыми развесясь.

И что же, ты оторопел?
Нет! Видно, струн не перебросить,
покуда в горле Дарданелл
торчит английский броненосец.

Были ива да Иван, древа, люди.
Были выше — дерева, люди — люты.

Упирались в бел туман поднебесный
деревянные дома, церкви, кнесы…

За кремлевскою стеной Грозный топал,
головою костяной бился об пол.

Звал, шатая бородой: — Эй, Малюта!
Помолися за убой, смерть-малюток.

Под кремлевскою стеной скрипы, сани,
деготь крут берестяной варят сами.

Плачет в избяном чаду молодуха,
будто в свадебном меду мало духа.

И под ребрами саней плачет полоз,
что опричнины пьяней хриплый голос.

Бирюками полон бор, площадь — людом.
По потылице топор хлещет люто.

Баба на ухо туга, крутобока.
И храпят, храпят снега, спят глубоко.

Были ива да Иван, были — вышли.
Стали ниже дерева, избы — выше!

А на пахотах земли стало вдвое.
То столетья полегли перегноем.

С песнею гуляю от Москвы до Баку,
сумочку ременную ношу на боку.

Старую ли песню по-новому петь?
Новую ли песню струне одолеть?

«Ехал на ярмарку ухарь купец,
ухарь купец, молодой удалец…»

Ехали купцы да из Астрахани,
водкой с икоркой позавтракали…

Чайники фаянсовые, рокоты кобзы.
Рубахи распоясывая, сели купцы.

Грай-играй, машина! Савва, гогочи!
Мы-ста купецкие, мы-ста богачи!..

— Руб с полтиной, никак не меньше,
Панфил Парамоныч, да как же можно?..

Ярмарка, ярмарка, шаляпинский бас,
ярмарка-боярынька, полный лабаз!

Фатит смекалки да хитрости —
обмерить, обвесить да вытрясти.