Андрей Посняков - Царьград. Гексалогия

– Жди меня в конце улицы! Только бы, только бы все удалось…

Едва шаги громыхнули у самой двери, Лешка надрывно застонал у самого ложа:

– Ох! Ох! Ах!

– Что я слышу? – Никифор Макрит распахнул дверь резким ударом ноги. – Горе тебе, неверная! А твоего любовника я сейчас загрызу!

С этими словами он бросился на томные крики, словно разъяренный лев, и Ксанфия, пропустив его, благополучно проскользнула к лестнице.

– Ага! Полюбовнички!

Никифор с размаху пнул «мужчину» ногой в бок… И, заорав от нестерпимой боли, запрыгал на одной ноге!

Лешке едва удалось сдержать хохот.

Впрочем, Никифор, хоть и был явно озлобленным, но пришел в себя быстро – живо сообразив, кто сейчас лежал перед ним на ложе.

– Ах, вы издеваться? Ну, сейчас кому‑то мало не покажется, клянусь святым Георгием!

Он тут принялся бегать по всей комнате, словно бешеная собака, орать, заглядывать во все щели, заглянул и под ложе, и за полки, за статую, расчихался даже…

– Ну и пылища…

И подошел к окну, подышать. Наклонился…

Застывший в углу обнаженной греческой статуей Лешка, прыгнув, дернул здоровяка за ноги… В пруду послышался всплеск и дикие разъяренные вопли.

Засмеявшись, Лешка схватил в охапку одежду и ветром бросился прочь. Вылетев из калитки, миновал арку…

Как и договаривались, Ксанфия ждала его в коляске в самом конце улицы.

– Садись, – девушка быстро погнала лошадь. – Ты здорово целуешься… да и вообще… Господи! – она снова перекрестилась. – О чем это я?! В старые времена нас бы за все это подвергли такой епитимье – мало не показалось бы! Слава богу, сейчас все по‑другому.

– Как – по‑другому?

– Ну, – Ксанфия замялась. – Не как тогда. Более открыто, более естественно, старики говорят – более нахально, но я так не считаю. В конце концов – почему я не могу позволить себе искупаться в жару в заливе? Потому что грешно обнажать тело? И почему я не могу любить – кого хочу? Старики говорят – до свадьбы не имею права!

– Чушь какая! – расхохотался Лешка.

– Вот именно так считают все мои подружки. Да и вообще – вся молодежь… ну или почти вся. Но – только не мой опекун!

– А кто твой опекун?

– Андроник Калла, протокуратор Секрета богоугодных заведений!

– Господи… – Лешка хлопнул себя…

Пей и возрадуйся.

Что завтра нас ждет, что в грядущем –

Кто это знает из нас? Ты не беги, не спеши…

Паллад

…По коленкам.

– Ну, хорош, хорош! – насмешливо обозрел его Владос. – Уж не потратил ли ты на эту цепь все свое вознаграждение?

– Что я, дурак, что ли? – Лешка усмехнулся. – Оставил еще и на плащ. Правда, красивый? Да шучу, шучу, что ты так вылупился?! Есть еще у нас деньги, я совсем немного потратил!

Грек хохотнул:

– И того, что потратил, вполне хватит, чтоб блистать на вашем сборище, словно павлин!

Юноша молча отмахнулся, вовсе не хотелось ему спорить сейчас с приятелем, да и не о чем было спорить – Владос был прав, так шикарно, как сегодня, в лето шесть тысяч девятьсот сорок восьмое, второго индикта, месяца мая в двадцать первый день – а по‑русски – 21 мая 1440 года – Лешка еще никогда в жизни не выглядел. Длинная, почти до земли, туника из сверкающей атласной ткани, полусапожки мягкого нежно‑зеленого сафьяна, ниспадающая красивыми складками палевая – в цвет туники – шелковая далматика – экий франт! Ну, разве скажешь, что недоучившийся историк‑тракторист? Важный, знающий себе цену господин – важный государственный чиновник, пусть даже еще и не в больших чинах, но уже и не младший писарь – повысили после удачно составленного доклада о злоупотреблениях в городских приютах. Кстати, самые гнусные дела творились в приюте Олинф, в том, что располагался в старой базилике неподалеку от церкви Апостолов. Лешкиному непосредственному начальнику – старшему тавуллярию господину Никодиму Калавру удалось – таки вызнать, что там за притон оказался под видом богоугодного заведения. Да‑да! Самый что ни на есть притон, да еще какой! Никодим ведь добрался до тех детей, что туда отправляли, вернее, переговорил с нужным, имеющим непосредственное отношение к этому делу, человечком, выяснив, что попечитель приюта Олинф, некий Скидар Камилос, тщательно отбирал для своего приюта только красивых и миловидных мальчиков. Зачем – нетрудно было догадаться, и подозрения эти вскоре вполне подтвердились. Шикарный развратный притон был устроен в приюте Олинф, один из самых дорогих в городе, с мягкими ворсистыми коврами и обитыми дорогой тканью стенами. Туда‑то как раз и решили направить выделенные императором средства.

– Так ведь притон! – ахал Лешка. – Не средства туда направлять, арестовывать там всех надо!

– Правильно, – кивал головой мудрый начальник. – И я так считаю. Олинф – самый гнусный и мерзкий из всех приютов. Поэтому им и достанутся деньги. Сказать, почему?

– Догадываюсь, не маленький. Чем больше компромата, тем больше откат! И все же жаль, что мы ничего сделать не можем! А, может, попробуем, а, дядюшка Никодим?

– Попробовать‑то можно… Только кабы чего не вышло!

– Да в случае чего, все на меня и свалим! Мне‑то что терять? Невеликий чин? А ведь эти деньги отцу Сергию и матушке Марии ох как пригодились бы! Не так?

– Так. Ладно, делай, как знаешь, может, чего и выйдет…

– С куратором бы переговорить только… лучше, так сказать, неофициально.

– Поговоришь. Будет повод – и очень скоро.

Старый чиновник не соврал – ровно через неделю после того, как Лешка с его помощью счастливо и с большой выгодой для себя сдал начальству отчет, всем служащим Секрета было объявлено о празднике – очередной годовщине со дня образования родного ведомства, счастливо совпавшего с общенациональным торжеством в честь дня Святых царей и равноапостолов Константина и Елены. Константин – этот тот самый Константин Великий, что перенес столицу на восток, и в честь которого, собственно, и был назван город. Ну а равноапостольная Елена – его матушка, тоже известная православная подвижница.

Празднество – корпоративная вечеринка, как его называл Лешка – должно было состояться в двух местах. Сначала – торжественная часть – по месту работы, ну а потом – в одном из восстановленных дворцов у Силиврийских ворот, специально снятом для увеселения служащих Секрета. Не всех, правда, а только лишь особо избранных, в число которых каким‑то образом попал и Лешка. Наверное, в целях поощрения – его отчеты, надо сказать, произвели очень хорошее впечатление на начальство – молодой тавуллярий даже удостоился устной похвалы от куратора и материального вознаграждения в размере десяти крупных золотых монет – бизантинов. К слову сказать, совсем неплохие деньги для мелкого чиновника, каким сейчас являлся Лешка – Алексей Пафлагон, как он официально значился в списках.