Андрей Посняков - Царьград. Гексалогия

– Ну, нормально смотрюсь? – юноша обернулся к греку.

– Хоть сейчас в женихи! – хохотнул тот. – Не забудь только пригласить на свадьбу!

– Обязательно! – Лешка ухмыльнулся. – Только – с большими подарками.

– Ах ты выжига!

– Нет – нет, не надо кидаться подушкой, – на всякий случай отпрыгнув в сторону, смеясь, предупредил юноша. – Знаешь ли, она настолько стара, что может в любой момент разорваться, а старина Ксифилин, как назло, отпросился навестить дочь и вернется нескоро. Кто тогда будет убирать? Конечно, господин Владос Костадинос, эпискептит гончарных мастерских! Как, хотите сделать уборку, господин эпискептит? Нет? Тогда не вращайте так страшно глазами, а лучше одолжите‑ка мне ваш новый кошель – мой что‑то поизносился, да и выглядит как‑то непрезентабельно.

– Держи! – сняв с пояса кошель, Владос швырнул его приятелю. – Потом вернешь с тремя иперкирами.

– Три иперкира за прокат? С чего такие цены?

– Да ты досмотри, что за кошель? Прелесть! Как такой отдать… Буду вот теперь сидеть, мучиться – не потерял ли?

Владос, наконец, махнул рукой и расхохотался. У Лешки тоже было прекрасное настроение – а с чего бы ему не быть?! Честно и удачно выполнил поручение – между прочим, очень даже не простое, это все сослуживцы признают – получил от начальства благодарность и премию, сейчас вот – сыт, весел и при деньгах – идет на вечеринку, где, может быть, встретит кое‑кого… кого давно хотел встретить.

Солнце пряталось в белесой туманной дымке, наводя на мысль о вечернем дожде. Приятная прохлада растекалась по городу, истомленному палящим зноем, пахло цветущими садами и свежескошенным сеном, которое не так давно привезли на продажу окрестные крестьяне – парики.

Душа юноши пела – в основном словами «Арии», – а будущее виделось таким прекрасным, что даже забывались о прошлом. К тому же вчера удалось‑таки уговорить отца Сергия взять деньги. Не ради себя – ради детей, а для этого можно было пойти и на небольшую аферу, называемую Лешкой на привычный ему манер – откатом. Короче, уговорились откатить половину, по здешним меркам, много, обычно здесь брали процентов двадцать пять – тридцать, суммы больше считались дикостью… на что и рассчитывал юноша.

Свернув за угол, он поправил прическу – специально посетил цирюльника, где его побрили, завили, надушили – и, нацепив на лицо улыбку, направился к родному учреждению.

– Здрав будь, дядюшка Аргир!

– Быстрей, быстрей! – вместо ответа замахал старичок – привратник. – Уже все собрались, вот‑вот начнут. Сам господин протокуратор приехал! – привратник многозначительно кивнул на богатую упряжку, стоявшую у коновязи.

Лешка поспешно поднялся на второй этаж, в залу для общих собраний, где на специально расставленных скамейках уже сидели служащие Секрета.

– Ну, наконец‑то, – потянул парня за рукав Никодим. – Я уж волновался – не опоздал бы!

– Что, уже началось? – усевшись на скамью рядом, Лешка с любопытством осмотрел помещение. Ага – уже установили трибуну… На которую под громкие и продолжительные аплодисменты присутствующих поднялся высокий мужчина в белой, с красной каемкой, далматике, с несколько угрюмым волевым лицом.

– Господин протокуратор Андроник Калла! – благоговейным шепотом пояснил старший тавуллярий, коего Лешка с некоторых пор в неофициальной обстановке называл запросто – дядюшка Никодим. Страшный был крючкотвор, но, как оказалось – совсем даже неплохой человек.

После пламенных речей во славу царствующего императора Иоанна Палеолога, все начальство и особо приближенные к нему люди – в том числе и приглашенный Лешка – отправились для продолжения торжества во взятый напрокат дворец.

Там уже были накрыты столы, играла музыка – арфа, две лютни, флейта, – обширную, украшенную цветами залу, освещали восковые свечи в начищенных до блеска бронзовых канделябрах, расставленных на столе и укрепленных на стенах таким образом, что центр – где стоял стол – оказывался ярко освещенным, как, впрочем, и почти все пространство перед музыкантами, а вот чуть дальше, в углах и альковах сохранялся приятный полумрак. Кроме мужчин, здесь, в нарушение древних византийских традиций, находились и нарядно одетые дамы в богато украшенных на модный бургундский манер платьях. Правда, в отличие от своих западноевропейских сестер, мало кто осмеливался выбривать волосы на лбу, как того требовала мода, но от этих спадавших чуть ли не на глаза затейливо закрученных прядей исходила какая‑то загадочность и томная любовная нега. Из рассказов Владоса Лешка знал уже, что подобные вольности – дамы, музыка, танцы – были бы немыслимы в давние, золотые для Ромейской империи, времена, а вот теперь – пожалуйста! Правда, православные иерархи осуждали подобные празднества, но не все, а некоторые – и сами на них с удовольствием приходили, как во‑он тот прелат в скромной черной рясе, но с большим золотым распятием на изящной золотой цепи.

– Прошу за стол, господа! – распорядитель празднества – моложавый мужчина в короткой, на европейский манер, куртке с широченными плечами, приветливо улыбнулся гостям. Неслышно скользящие слуги наполнили серебряные бокалы с тонкими – тоньше волоса – стенками. Вино показалось Лешке прекрасным – кисло‑сладким, терпким, волнующим. Сидя в самом конце стола, он искал глазами ту, что должна была сюда явиться, прийти… и никак не мог найти. Неужели что‑то случилось? Неужели строгий опекун запретил юной деве украсить собою бал?

Внезапно послышались аплодисменты – это распорядитель праздника по очереди представил всех лиц, имеющих отношение к его проведению и устройству: шеф‑повара, дизайнера‑цветовода, мастера расстановки света. Юноша тоже с удовольствием приветствовал всех этих людей, несомненных мастеров своего дела.

Ага! Вот к протокуратору подошла какая‑то девушка… Нет, не она… Да где же? Лешка заерзал, скосив глаза на затененный вход, где специальный слуга встречал опоздавших гостей, чтоб проводить их к столу, указав место.

Они явились вдвоем – златовласая красавица Ксанфия Калла и какой‑то низкорослый плюгавец с бледным прыщавым лицом. Ничего не скажешь, плюгавец был одет богато и модно, так сказать, по‑западному, или, как здесь выражались – на латинский манер. Узкие шелковые штаны‑чулки – одна штанина красная, другая – ярко‑голубая – башмаки с длинными загнутыми носами, бархатная короткая куртка, расшитая крупным жемчугом, с наставными плечами такой ширины, что крупная, чем‑то похожая на капустный кочан, голова плюгавца, казалась среди них маленьким сморщенным яблоком.

Небрежно кинув на руки слуги плащ с алым подбоем, коротышка протянул руку Ксанфии.