Алёна Половнева - Хюльдра

- Что ты с ним сделала? – спросила она.

- Пока ничего, - соврала Анфиса и скривилась, - жду, когда ты попросишь.

- Я не попрошу, - задумчиво пропела Алиса, наматывая на палец свою светлую прядь, - я не знаю, как к этому относиться. К нему. Я не знаю, как относиться к нему.

- Вспомни, что ты пережила, когда вернулась из лагеря, - тихо сказала Анфиса.

Алиса задумалась.

«Ничего я не чувствую. Не хочу ни думать, ни вспоминать».

Анфиса похлопала ее за плечо и сменила тему.

- Как твоя книга?

- Продвигается, - поедала Алиса с улыбкой, - теперь это не фольклорный сборник, а роман.

- Ты меня весь вечер шокируешь! – Анфиса всплеснула руками и недоверчиво уставилась на сестру.

- Я сама себя шокирую, - рассмеялась та, - я, оказывается, столько всего умею! И мне можно просто играть музыку и писать тексты, и не надо никуда стремиться, чтобы «кем-то стать»! Это жутко приятно! Вот что значит жить в Европе!

- Это не Европа, а правильный мужчина, - пробурчала Анфиса себе под нос.

- Я пока не свыклась с мыслью, что я теперь – настоящий писатель, - поведала Алиса, - поэтому воображаю, что роман за меня пишет кто-то другой. Кто-то, живущий в моей голове. Кое-кто, кого я встречала раньше, в моей голове преобразился и заговорил о несвойственных ему вещах…

Сзади посигналил нагнавший их одинокий полуночный велосипедист: Анфиса шла по его дорожке и мешала проехать. Она отпрыгнула и рассмеялась. Велосипедист, не оборачиваясь, легко и приветливо махнул им рукой.

Они доплелись до Dronningens gate 15, и настал момент истины: Анфиса могла подняться наверх вместе с Алисой или уйти ночевать в свой отель за углом.

- Моя жизнь в моей голове идет в формате ток-шоу, - вдруг призналась Анфиса. Замедлив шаг, она взглянула вверх, на окна последнего этажа, и принялась вслепую рыться в сумке в поисках сигарет. – Сейчас у меня в голове ругань, вроде той, что была в «Окнах» или самых скандальных выпусках «Моей семьи», в которых мать не давала своему ребенку общаться с отцом, то ли от ревности, то ли из зависти.

- Забавно, - улыбнулась Алиса, - еще я воспоминания в воображаемых домах запираю. Самые неприятные попадают в заброшенный особняк на вершине холма.

- Я знаю, - Анфиса улыбнулась и порывисто обняла сестру, - ты мне о нем в детстве рассказывала. Когда тебе было одиннадцать, там целая толпа жила. Почти все твои одноклассники, почтальон и противная старуха-соседка, которой не нравились кошки, которых ты прикармливала у двери.

- Там сейчас почти пусто, - задумчиво проговорила Алиса.

- Посели там этого говнюка, - посоветовала Анфиса.

- Ася!

- Я молчу, - Заваркина-старшая подняла руки, словно сдаваясь, - я не только не нарежу его на тонкие кусочки, но и слова больше о нем не скажу…

Проворчав что-то еще, она завернула за угол и удалилась дальше по Dronningens gate, не оборачиваясь и так и не найдя сигарет.

На Лавровича, что той ночью сидел за кухонным столом и мрачно курил, за две тысячи километров от решающих его судьбу сестер Заваркиных, напало беспокойство.

- Я должен снова лететь в Осло. И все объяснить, - произнес он вдруг.

Марина, которая уже почти заснула, напряглась.

- Ты не можешь никуда лететь, – прошептала она холодно.

Заваркина четко дала ей понять: если насильник ее сестры приблизится к норвежской границе, то их сделке – конец. Она потеряет опеку над ребенком, который на время развода был спрятан у ее матери, и работу в школе Святого Иосаафа, на которую она заступила полторы недели назад. Марина не была в восторге от своей новой должности: она была даже не шагом назад, а падением бездну, а зарплаты учителя, даже в привилегированной и обласканной спонсорами школе, хватало только на бутерброд и колготки. Но Марине казалось, что эта работа – ее временная опора, каменная площадка, посреди которой она, сидя в позе лотоса с закрытыми глазами, пережидает бурю, позволяя беспощадному ветру трепать и раскачивать себя. Когда стихия отступит, она оттолкнется от своей опоры, чтобы снова взлететь ввысь.

На Лавровича надеяться не было смысла. Он был в раздрае.

Марина сначала помогала ему, как могла, потратив несколько месяцев только на терпеливое выслушивание его пламенных речей. Их основным лейтмотивом была недопустимость побега от проблем, из которой вытекала недопустимость легкомысленного отношения к жизни. Имя Алисы ни разу не сорвалось с его уст, но она будто выглядывала из-за каждого слова, издевалась и корчила рожи. Лаврович обсасывал ее поступки, рассуждал, вышагивая по комнате и отчаянно жестикулируя.

Марина терпела, иногда поддакивая, и убивала на эти бесполезные разговоры вечер за вечером. Она была ласкова, мягка и всегда доступна, не уходя дальше расстояния вытянутой руки. Переехав в его холодную студию, она развлекала его: варила кофе, играла с ним в консольные игры, готовила киш с лососем. Но Лаврович будто не замечал ее стараний, и в Маринину голову закралось подозрение: не повторяет ли она Алисин путь, усиленно работая еще на трех «работах»: в гостиной, на кухне и в спальне?

Впрочем, в спальне ей напрягаться не пришлось: их отношения были далеки от отношений нежных любовников. Секс случился лишь однажды: Лаврович был вежлив и отстранен, но основательно подошел к поцелуям, касался ее легко, нежно, но безучастно. Акт был профессионально исполнен с обеих сторон, но не принес никому из них удовольствия. Марину не покидало чувство, что он просто стремился закрепить и обозначить ее положение рядом с собой, а она зачем-то сделала ему одолжение.

Упомянутый Анфисой Заваркиной обратный триггер Марина не находила. Она начала сомневаться в том, существует ли он вообще. Алиса заполняла собой все его сознание, и избавить его от этой одержимости не было никакой возможности.

- Почему я не могу лететь в Осло? – кричал он.

Последнее время, не находя ответов на свои вопросы, он срывался на Марине. Пелена мягкости и ласки, которой она прикрывалась от его безумия до сих пор, от агрессивных нападок быстро истончилась и стала бесполезной. Марина чувствовала, что еще чуть-чуть, и Лаврович примется ломать ее: разрушать, подавлять, подчинять, уничтожать ее личность – словом, делать все то, что собирался сделать с маленькой Заваркиной, женившись на ней. Марине стало страшно.

- Как же она терпела его все это время? – тихо удивилась Марина, увернувшись от запущенной в ее голову чашки.

Но она не Алиса. Она будет защищаться.

Сперва она решила прибегнуть к проверенным методам подчинения – медикаментозным. Но Ибатуллин находился под следствием, его лаборатория была опечатана, его экспериментальные препараты были изъяты и проходили экспертизу. Тогда Марина, перелопатив кучу психологической литературы, записалась на прием к психотерапевту, чтобы выпросив у того антидепрессанты. Ее затея провалилась: врач принял ее за наркоманку и вежливо, но настойчиво попросил покинуть его кабинет.