Том Уикер - На арене со львами

Катафалк и «кадиллак», проехав под сводчатыми воротами кладбища, двинулись к противоположной стороне. Автобус высадил пассажиров и отъехал к двум другим, поджидавшим на склоне холма, даже фырчание его выхлопной трубы прозвучало приглушенно в удушливой жаре, в похоронной тишине. Морган круто повернул влево, чтобы, не входя в ворота, отыскать удобный наблюдательный пункт поближе к изгороди. Данн последовал его примеру, а Гласс и Френч нырнули в поток людей, струившийся вверх по холму.

Морган выбрал местечко возле ограды, откуда в просветах между деревьями и за молчаливыми рядами могильных плит виднелись благословляюще распростертые руки Старого Зубра; он протягивал их к темно-зеленому навесу над земляным холмиком, благопристойно замаскированным покровом травы. Морган знал, что за холмиком вырыта могила и что, как ни тщетна суетность людей в этот прощальный час, они все же позаботились заслонить открытую могилу и даже предать прах покойного земле при помощи какого-то мудреного устройства, а не просто опустив гроб.

Стоя у ограды, Морган и Данн видели, как восемь сенаторов выстроились двумя рядами, как плавно выскользнул из катафалка гроб. Вот тут сенаторам и впрямь пришлось пронести его несколько шагов до могилы. По иронии судьбы, среди них оказался Апдайк; был там и Джек Стайрон, нынешний лидер большинства. А вот воротилы прежних дней, те умерли задолго до Ханта Андерсона — Старина Эд, всеми забытый, нашедший себе такую тихую пристань в Вашингтоне,— он порой наведывался в сенат, никем не узнаваемый, в лохмотьях былой славы; в морском госпитале в Бетесде долгие годы прозябал, сраженный параличом, Адольф Хельмут Оффенбах; судья Уорд — он, несомненно, сам бы выбрал себе такую смерть — скончался от инфаркта, строя очередную каверзу на закрытой сессии финансовой комиссии.

Сенаторы установили гроб за прикрытым декоративной травкой земляным холмом и удалились во второй и в третий ряд установленных возле могилы складных стульев. Миллвуд Барлоу и Зеб Ванс уже сидели там. Гробовщик метнулся к дверце «кадиллака» и распахнул ее. Первыми вышли губернатор с женой; губернатор машинально, но весьма эффектно сочетал привычную властность с приличествующим случаю смутным выражением печали. Затем вылез нахохленный Бобби Андерсон; довольно грубо оттерев гробовщика, Бобби подал руку матери, которая грациозно — она все делала грациозно — вышла из машины.

Кэти была в черном,— такие строгие простые платья она обычно и носила; отсутствие рукавов несколько шокировало, учитывая время и место, но представлялось вполне разумным при такой жаре. На ней не было шляпы с вуалью, которую жительницы Юга по обычаю надевают на похороны, но в волосах виднелось что-то черное. Вместе с Бобби, который вел ее под руку, Кэти прошла прямо к первому ряду стульев и села; она чуть ли не демонстративно игнорировала подошедшего к ней с елейным видом дородного священника в черной рясе, колыхаемой горячим ветерком. Губернатор и губернаторша уселись рядом с Бобби.

Священник прошел к могиле, подождал, когда смолкнет толпа. Кэти вдруг встала, обойдя стулья, приблизилась к ограде и протянула руки Мэтту Гранту и Кэрли Лейтону. Она повела их к небольшой калитке, через которую они вошли на кладбище и сели рядом с Миллвудом и Зебом Вансом. Дождавшись, когда все усядутся, священник сладкозвучно заговорил в безмолвии, воцарившемся на усеянном притихшей массой склоне: «Я — воскресение и жизнь…»

Морган долгие годы вытравлял из себя давний юношеский молитвенпый настрой; разве можно, веруя, существовать на пепелище жизни? Чтобы отвлечься, он стал разглядывать окружающих. Багровая ирландская физиономия Дэнни О’Коннора — доконает его холестерин, и очень скоро доконает,— сморщилась, словно Дэнни старался не плакать. Мертл Белл и не старалась, она рыдала громко, безудержно. А вот — Моргану живо вспомнилось былое — остролицый, но поседевший и уже не похожий на хорька А. Т. Фаулер, ему придали импозантность годы и благосостояние. Вот Спрок и Берджер, похожие друг на друга, как прутья железной ограды; рядом с ними — брюзгливое лицо Гравия Джонсона — наезжая порой к Андерсону в гости, он на площадке для гольфа всем без исключения твердил, что его отныне не влечет общественная карьера. Френч с Глассом куда-то исчезли, зато Морган увидел одного из своих прежних редакторов по «Капитал тайме»; а еще — сокурсника, с которым они в колледже замышляли на паях открыть кинотеатр; непомерно разжиревшую, содрогающуюся в приступе горя верную Джералдину и, наконец, достопочтенного Билли Дж. Мелвина — изгнанный избирателями из конгресса, он приобрел еще больший почет в качестве платного служителя многолюдной южной епархии своей церкви.

«…ничего не принесли в мир и уж доподлинно ничего не можем вынести. Господь…»

Морган посмотрел на Бобби Андерсона; с таким же застывшим лицом юноша сидел на лестнице нынче утром, когда выплеснул на Моргана свою растерянность и боль. Не мигая, он глядел на гроб, который от Моргана был скрыт холмиком, покрытым травой. Морган знал, что в последние годы Бобби очень сблизился с отцом, был гораздо ближе с ним, чем неуклонно отдалявшаяся от мужа Кэти.

— Вышло так, что после съезда Ханту как бы некуда было приткнуться,— сказала Кэти Моргану во время одного из их нескончаемых разговоров об Андерсоне, друг о друге и о том, что с ними произошло.— Он как те известные всей Америке молодые спортсмены — слава, аплодисменты, а потом им ничто уж не светит, ничто их не интересует. Или, скажем так: кто-то вдребезги расколотил все линзы и призмы, сквозь которые он всегда себя видел, и он уже не видит свой прежний образ. Я понятно говорю?

Морган крепче прижал ее к себе. Зимняя ночь мерцала за окном, словно холодный, бледный свет луны; но им было тепло в объятиях друг друга, а в камине вспыхивали и потрескивали догорающие угольки.

Морган давно уже простился с Андерсоном в спальне на нижнем этаже, где тот укладывался спать; за ужином, порядком нагрузившись, Андерсон рассуждал о преимуществах системы иерархии, основанной на выслуге лет, и других форм невыборной должностной власти,— эта тема вызывала у него немалый интерес.

— Допускать или не допускать — вот что главное,— говорил он.— В любой организации начальство норовит осуществлять свою власть, не считаясь с правилами. Организации формируются не правилами, а людьми. Все идет, конечно, по заведенному порядку, но вот в чем загвоздка, Морган: загвоздка вся в том, что порядок устанавливают люди.

Сейчас он уже давно спал, а Морган говорил:

— Для меня понятно, я ведь помню, каким он тогда представлялся сам себе, как все повторял, что ему хочется рискнуть.