Том Уикер - На арене со львами

И тогда она повернулась к Моргану, пожирая его взглядом, стиснув кулаки, медленно на него надвигаясь, причем бретелька соскользнула с ее плеча на тонкую руку, и вся она, со встрепанными волосами, была прекрасна, как пламя.

— Да потому, что как только вы выйдете отсюда, вы сейчас же настрочите обо всем этом статью на всю первую полосу в вашу дурацкую газетенку. Может, вы считаете себя нашим другом, но когда доходит до такого, ни о каких друзьях и речи нет. Вы прежде всего репортер; учти, Хант, он был, есть и будет репортер до последней капли крови.

Морган и рта не успел раскрыть, как Хант снова заговорил повелительным и не допускающим возражений тоном.

— Нет,— сказал он,— нет, Рич единственный, кому от меня ничего не надо. Рич меня никогда не обваляет в дерьме.

И Морган посмотрел на него долгим, пристальным взглядом. Он, Морган, сидел там тогда, усталый, подавленный, измученный до тошноты своей неполноценностью, жестокой, беспощадной волей, которая толкала его вперед, которая толкала вперед всех, кого он знал,— сидел молча до тех пор, пока Хант Андерсон не повторил:

— Ричу от меня ничего не надо, и потому-то он мне необходим.

Теперь уж и Кэти уставилась на Ханта, забыв про сползшую бретельку, она глубоко дышала, и ее высокая белая грудь вздымалась при каждом вздохе. С улицы вдруг донесся оглушительный грохот, словно там промчалась целая колонна грузовиков.

— Да, от вас мне ничего не надо,— сказал наконец Морган, чувствуя, что на глаза ему навертываются жгучие слезы.— Во всяком случае, сейчас.

Он даже не видел, что Кэти отвернулась. Он видел только, как Андерсон спокойно улыбнулся и кивнул своей большой головою. И Морган понял, как много он сказал, сделал, обозначил этими своими словами, и уже никому не мог их повторить.

— Я не успел объяснить ему, что, хотя Бингем еще и продержится, нам он плохая подмога,— сказал Морган после короткого молчания, едва не потеряв нить своего рассказа,— потому что Кэти заявила Ханту: «Ты должен победить, ты это знаешь. Что изменится, если ты его выспросишь?»

— Если Старк переметнется, не вижу, какие у вас надежды на успех. У Бингема язык хорошо подвешен, но когда начнется настоящая паника, я сомневаюсь, что он окажется тверже других.

— Нет, старина Джо может продержаться еще два, а то и три тура, он ведь отчаянный,— сказал Хант.— А как Данн?

— Данн поддержит того, кто предложит больше всех. А кто это будет, вы сами легко можете догадаться.

— И все-таки у нас есть надежда, разве вам не кажется? — Хант привстал с кровати и слегка повысил голос.— Если Данн переметнется к нам, прежде чем Старк успеет что-либо предпринять, может быть, Старка это остановит или даже толкнет на сотрудничество с нами?

Но Кэти на него напустилась:

— Ты тут сидишь и горюешь, а время идет!

— А что думает Мэтт? — спросил я.

— Думает, что нам надо перетянуть Данна на свою сторону.

— Кэти сказала это без обиняков. Почему же вы до сих пор не заарканили его, если считаете, что он может вам помочь?

— Сперва я думал обратиться к Бингему, но это означало бы сделку со сторонниками расизма. Вы сами южанин, Рич, хоть и отреклись от прошлого, но вы же знаете, что я скорей умру, чем пойду на такое. И, кроме того, если б даже Бингем согласился, в чем я сильно сомневаюсь, сделка с ним скомпрометировала бы самый облик и смысл нашей кампании в глазах тех делегатов, которые выступают за нас. А это привело бы к полному провалу, так что и впрямь получается, что мы должны либо договариваться с Данном, либо вообще ни с кем не договариваться, и, быть может, даже его поддержка теперь не спасет нас. Но все же есть смысл в том, что я до сих пор не позвонил Данну, по крайней мере я считаю, что есть.

— Я ухожу,— сказала Кэти.— Не хочу больше слушать этот бред собачий.

И она выбежала из комнаты; дверь за ней захлопнулась; в тишине звук этот прогремел, как выстрел, и мне вспомнилось, как однажды ночью, в этом самом доме, где мы сейчас сидим, она захлопнула окно с такой же яростью, и дерево под ее руками словно ожило и застонало от боли.

— Понимаете, у меня есть предложение к этому волку в зеленых очках,— сказал Хант, словно и не заметил ее ухода.— Но Данн — настоящий волк, не чета всем остальным, которые способны только трусливо злобствовать. Я его хорошо изучил. Данн сгложет мою душу заодно со всеми потрохами. Ведь он питается людскими душами.

Он умолк, потирая глаза. Я заметил, что волосы у него на груди поседели и спутались. Потом он снова тяжело опустился на кровать, привалясь спиной к изголовью.

— А вот Кэти этого не поняла. Она всегда питала пристрастие к Данну и его приверженцам. Ей кажется, что если я дам ему понять, что готов пойти навстречу требованиям штата в связи с прибрежными нефтеносными залежами, он ради этого перейдет на мою сторону.

— Неужели Кэти допускает мысль, что вы на такое согласитесь? После всей той борьбы, которую вели?

Теперь уж я вскочил с места и выпрямился во весь рост. Рубашка на мне взмокла от пота и липла к спине.

— Может, я бы и мог согласиться,— сказал Хант.— Понимаете, Рич, я хочу победить любой ценой, меня тоже обуял этот пыл. Вот что я разумел, когда говорил о своей душе. Потому-то я и не позвонил Данну.

Я снова плюхнулся в кресло. Этого и следовало ожидать, сказал я себе, человек никогда не может знать с уверенностью, что он сделает в тот миг, когда открывается правда, когда ему предстоит выдержать решающий удар. И как естественно, что у Ханта возникла эта мысль, как естественно, что он раздумывает, хватит ли у него сил и твердости характера, чтобы преодолеть суровое испытание.

— А начиналось все совсем по-иному,— сказал Хант.— Вы же знаете, когда мне пришло в голову выставить свою кандидатуру, я решил, что это чистое безумие. Так я и сказал Кэти, едва она заговорила со мной об этом. Адаму я сказал, что у меня нет такого намерения. А потом вы напечатали ту статью в своей газете, и я вас тоже считал безумцем. Не помню, когда именно мне стало казаться, что, пожалуй, эта мысль не так уж безумна. И даже когда я принялся разъезжать по всей стране, я еще не верил, что это всерьез, и не знал толком, хочу я победить или не хочу. Вероятно, лишь во время первичных выборов — помните, как все были тогда поражены? — что-то до меня начало доходить. Мне не президентское кресло было нужно, ведь никто не знает, что значит быть президентом, пока им не станет. Нет, Рич, у меня появилось желание победить, одержать верх. И я сам этого желания испугался. Ведь я знал, что желание победить страшнее запоя, и я пытался сдержаться, я спрашивал себя: «Куда ты лезешь, дружище?» Лишь совсем недавно я перестал осаживать себя. Я просто признался себе, что хочу победить. И вот теперь я дошел до предела, Рич, и, боюсь, уже ничего не изменишь. Я лежу здесь и так хочу победить, что готов ради этой самой победы решительно на все. Держу себя за руку, чтобы не позвонить Данну.