Том Уикер - На арене со львами

Он умолк, растянулся на кровати, долговязый и угловатый. А я слишком устал, я не знал, что мне сказать, что подумать. Его голос, казалось, все еще эхом отдается в комнате, и тут я понял, что он уже снова говорит, но так тихо и невнятно, что я с трудом разбирал слова:

— С другой стороны, Данн знает, что если он сам меня поддержит, он здорово прижмет Старка и даже, быть может, в корне изменит весь ход событий. И мне сдается, именно этого и дожидается Данн — он хочет сделать крупную ставку сам и взять себе все, а не делить выигрыш с Эйкеном. Стало быть, если я прав, мне и не надо с ним сговариваться, он и так поддержит меня; может быть, надо просто позвать Данна сюда и растолковать ему, как все повернется, если он перейдет на мою сторону. Может быть, мне удастся убедить его.

— А если не удастся?..

Слова эти замерли в душной комнате под отголосок захлопнутой двери, который был мне явственно слышен.

— Что ж, тогда я, может быть, предложу ему то, чего он хочет,— сказал Хант.— Вот что мне, вероятно, придется сделать, обратись я к Данну.

Мы оба долго молчали. Потом вдруг, как ни странно, моя беспредельная усталость куда-то исчезла и я начал соображать. Мне стало понятно, что к чему.

— Едва ли вы предложите ему… все, что он хочет. Не верю, чтобы вы хотели победить такой ценой.

— Когда-то я вам сказал,— ответил Хант,— что вы очень странный газетчик, черт вас побери!

— Но если вы хотите продолжать борьбу, вам придется его позвать. Теперь все сводится к тому, позовете ли вы его, чтоб использовать последнюю возможность, или откажетесь иметь с ним дело, и тогда ничего не выйдет.

— Вот именно,— сказал Хант.— А ваше какое мнение?

Конечно, было заведомо ясно, как он ответит Ханту, подумал Морган, снова умолкнув и наслаждаясь напряженным вниманием слушателей. Хочу рискнуть, сказал Хант в вечер их первой встречи. Я должен своего добиться, для того я и родился на свет. Моргану вспомнилось, как он тогда подумал, какой путь прошел сын Старого Зубра, подумал, что сын сразил и поверг в прах Хинмена… Он с несомненностью знал, что именно он должен был сказать Ханту: он поверил в Ханта прежде, с самого начала, верил все это время, несмотря ни на что, верил и тогда, в тот решающий час. Пожалуй, мне просто необходимо было верить в него или хоть во что-то, подумал Морган, пожалуй, я верю в него до сих пор.

— Я не поколебался ни секунды,— проговорил наконец Морган,— я сразу сказал ему: звоните Данну. Вы с ним легко справитесь, сказал я. Ведь вы же сын Старого Зубра.

А Хант только рассмеялся и снял телефонную трубку…

— Мистер Грант,— сказал Джоди, появившись в дверях,— прошу прощения, но приехал старый сенатор, надо бы его встретить.

— Сенатор? — переспросил Мэтт.— Это вы про Макларена?

Прежде чем Джоди успел ответить, Морган уже сообразил, что приехал, конечно же, Зеб Ванс.

— Про него. Он ставит машину.

— Но как же так! — вскричал Гласс.— Мы не можем сейчас уйти, ведь Морган не кончил рассказывать…

— Да больше ему и рассказывать нечего,— сказал Данн.— Торговец душами во время третьего голосования переметнулся к Эйкену, этим все и кончилось.

РАССКАЗЧИК V

Отпевать должны были на кладбище перед самым заходом солнца. Но солнце еще припекало во всю мочь, когда собралась огромная толпа желающих проводить покойного в последний путь; лужайка перед домом была запружена машинами; вдоль аллеи разъезжала конная полиция, указывая вновь прибывшим место для стоянки. Выйдя из машин, они в одиночку и парами шли к дому, а приехавшие заблаговременно уже тянулись через лес к маленькому кладбищу на холме. В комнате, где стоял гроб, не иссякал людской поток, и столы с угощением, расставленные под деревьями, давно уже были убраны, когда Морган увидел, как в парадных дверях появился Бобби Андерсон, не торопясь спустился с крыльца и подошел к своим соученикам, худой, с осунувшимся лицом, вздернув голову и держа ее так, словно у него онемели шея и плечи. Тут Морган понял, что дело кончено, гроб заколочен, Андерсон сокрылся навеки от людских взоров и будет жить теперь только в их памяти. На мгновение он пожалел, что не прошел в прощальной череде мимо покойного, впрочем, слишком уж мрачную память оставило бы по себе это последнее прости. Затем он горько пожалел, что Бобби сейчас со школьными друзьями, а не с ним. Впрочем, вопрос этот давно закрыт, открывать его заново так же невозможно, как заколоченный гроб. Уж не говоря о том, подумал Морган, что каждый строит жизнь на свой собственный лад; мальчик, даже если б мог, не захотел бы покинуть приятелей, сказал себе Морган.

Толпа все росла. Немного погодя блестящий, чуть присыпанный августовской пылью катафалк стал бесшумно приближаться к дому, осторожно объезжая пешеходов, словно задался целью не обременять новыми заботами своих владельцев. Развернувшись, он остановился у входа, и несколько юношей направились к нему полюбоваться металлическими украшениями, потыкали ботинками шины передних колес. Бобби снова вошел в дом, сопровождаемый младшим похоронным агентом — мужчиной в черном синтетическом костюме и серебристом галстуке. Через несколько минут в дверях появились восемь сенаторов Соединенных Штатов, толкая передвижную, на резиновом ходу, платформу с гробом Андерсона, покрытым американским флагом. Гробовщик и его помощник сделали какие-то указания, и платформа, окруженная сенаторами, благополучно спустилась с крыльца, гроб легко соскользнул в ожидающий катафалк. Вышла Кэти, опираясь на руку Бобби; за ними следовал седовласый человек с разгоряченным, торжественным лицом — это был губернатор штата. Он вел под руку свою костлявую супругу, а вокруг обеих пар черным мотыльком порхал гробовщик. Катафалк отъехал чуть в сторону, на его месте появился черный «кадиллак», куда уселись Кэти, Бобби и губернатор с женой.

Между особняком и кладбищем сновали автобусы, они перевозили стариков, особо почетных гостей и страдающих сердечной болезнью, а потому предпочитавших не ходить пешком. В один из автобусов сели Зеб Ванс и Миллвуд Барлоу; их автобус пристроился сразу за «кадиллаком», и оба эти экипажа неторопливо двинулись за катафалком к кромке леса, темневшей за полями. Когда автобус проезжал мимо Моргана, он увидел лица сенаторов, взиравших на него с брюзгливым выражением. Несколько шагов он прошел со Спроком и Берджером.

— Как все это удивительно,— произнес один.

— Жил человек — и нет его.

Второй, казалось, без труда читал мысли первого.

— Знаешь, когда мы впервые выступили свидетелями в этой его комиссии…

— …нам и в голову не приходило, что столько лет мы будем с ним работать, да еще как работать.

— А работать иначе мы и не могли бы.