Толстой Л.Н. - Полное собрание сочинений. Том 24

Что касается сущности повествования и самого факта воскресения Лазаря, то надо признать, что все попытки исключить чудо представляются произвольными и сводятся в конце концов к простому и ясному отрицанию правдивости за автором. Ни одно объяснение из всех предложенных не имеет характера правдоподобия и простоты в такой мере, чтобы им с выгодой можно было заместить дошедшую до нас форму рассказа. Самый сильный отрицательный довод выводится из молчания синоптиков, однако он устраняется тем соображением, что и в повествовании каждого из этих евангелистов, взятого в отдельности, имеются многочисленные пробелы того же рода.

Предание сохранило нам воспоминание о множестве подобных фактов, и наличность этого не подрывает сколь-нибудь исключительно доверие к нашему автору. Здесь уместно будет заметить, что следом за рационализмом церковь также испытала потребность умалить чудо. Если она и не говорит о простой летаргии, то она все же не прочь думать, что утверждение Марфы, в ст. 39, основывалось на ошибочном предположении. У ней также не хватает духу допустить возможность возврата жизни телу, которое уже начало заметно разлагаться. Физиологический вопрос выходит из нашей компетенции, но мы утверждаем однако, что он нимало не смущал рассказчика. Он не заставляет Иисуса сказать Марфе, что она ошибается, но он прямо противополагает славу Божию беспредельной печали человека, реальность новой жизни — безусловному уничтожению жизни прежней. Не признавая этого факта, не только легко разделываются с самым чудом, но изглаживают также и то, что предназначено выделяться из всего прочего самым характером этого евангелия: резкую противоположность жизни плотской и жизни духовной. С этой точки зрения осмеливаемся утверждать трупный запах, выходящий из гроба, даже перед отнятием камня, является существенной чертой в рассказе.

Точка зрения Рейса, так называемая — науки. Как ни ясна бессмыслица таких чудес, мы 1000-летним одурением, напускаемым на нас церковью, доведены до того, что нас сразу не поражают такие бессмыслицы, и потому я считаю не лишним разъяснить, как я понимаю теперь такие рассказы о чудесах.

Лазарь, человек, о жизни которого ничего не сказано, умер. Иисус приходит. Он в гробу и смердит. Иисус говорит слова, и он воскресает. Это должно доказать мне истинность того, что Иисус был сын Божий — Бог и что он пришел спасти нас и дать нам учение истины.

Прежде всего, что такое значит воскресить мертвого? Если человек умер и пахнет, то значит, что всё тело его стало разлагаться и жизнь плотская кончилась. Человек опять стал жив, что же это значит? Или то, что человек не умер, т. е. не совершил процесса смерти, или то, что случилось то, что разрушает мое понятие о жизни и смерти, то, что для меня уже нет различия между смертью и жизнью. В обоих случаях нет ничего удивительного. Коли он не умер, то не о чем и говорить. Если же мои понятия о смерти и жизни плотской неверны, то тоже нечего удивляться.

Но положим, мы забудем это рассуждение и скажем, что воскресение есть проявление могущества Бога. Если так, то вместе с могуществом Бога мы невольно думаем и о мудрости его и не можем не спросить себя: зачем он воскресил Лазаря, а не Ивана и Петра; и зачем он воскресил Лазаря, а не сделал того, чтобы у Лазаря выросли крылья или две головы? II мы должны признаться, что в этом действии Бога вместо с могуществом не выразилась его мудрость.

Сказано, что Иисус воскресил Лазаря затем, что он пожалел сестер; это что-то не божеское. Но положим, мы и это забудем. Проявилось могущество Бога, чтобы доказать его истинность. Но если и положим, что это так, мы не можем не спросить, какая связь между истинностью Бога и тем, что Лазарь воскрес? Я сомневаюсь, что монета, которую мне дают,·— настоящая, золотая. Мне показывают, что монета эта имеет свойство, положим, хоть издавать звуки. Да, хорошо, он воскресил Лазаря, а монета издает звуки; но чем же это мне доказывает, что Иисус — Бог и что монета золотая? Причинной связи нет никакой. Но положим, что мы и это забудем и согласимся, что чудеса удостоверяют нас в истинности божества. Хорошо. Иисус доказал свою божественность тем, что воскресил мертвого. Но если он даже и воскресил, то это плохое доказательство его божества, потому что волхвы воскрешали, и спириты материализировали Кетти Кинг. Апостолы воскрешали, и мощи воскрешали. Если уж Бог хотел необыкновенным делом доказать свое могущество, то он выбрал бы что-нибудь необыкновенное, такое, в чем бы не могли ему подражать люди, он бы что-нибудь поудивительнее сделал, какую-нибудь звезду бы сделал четвероугольною; но забудем и. про это и допустим, что Бог забыл, что точно такие же чудеса будут делать, или рассказывать, что делают, люди, и допустим, что это чудо единственное и не повторявшееся. Бог, чтобы доказать людям свою истинность, воскресил мертвого Лазаря. Хорошо, он воскресил Лазаря, чтобы людям доказать свою истинность.

Я человек, что же мне через 1800 лет доказывать то, что Бог, в виду десятка людей, 1800 лет тому назад будто бы воскресил человека. Я был бы рад этому верить, если бы я видел, а то я не видал. Что бы Богу воскресить человека, да и оставить его жить до сих пор? Ему бы ничего не стоило. Или дерево заставить расти, на листьях вверх кореньями, иди звезду сделать длинную, как палку, на одном месте? Тогда бы уже не было сомнения. А то я ничего не видал. Вижу, что точно такие же штуки делают Митрофаны и спириты, да делают не 1800 лет назад, а теперь, в наше время, и пишут в книжках, и свидетелей приводят. Так отчего же я тому буду верить больше? Так что ни за что ухватиться нельзя, и выходит одно, что Бог осрамился, взялся доказывать свою истинность и не доказал, да мало того, что не доказал, этим самым приемом самых плохих доказательств признал то, что хороших у него нет, что монета не золотая, а мне хотят всучить фальшивую.

Точка зрения Рейса, так называемая — науки, как и прежде было сказано, есть даже не точка зрения, a un faux fuyant — отвод глаз от вопроса. Мне ни к чему не нужно знать того, что думал писатель, когда писал это; но мне нужно знать, что мне самому думать об этом, а этого-то мне не говорит Рейс. Если писатель действительно думал, что Иисус воскресил из мертвых Лазаря и этим доказал свою·божественность, то я не могу не видеть, что писатель ничего не понимает в учении Христа. Между тем я из самой книги почерпаю истинное знание об учении Христа и даже в этом месте я нахожу слова стиха 25-го, которые прямо противоречат рассказу о материальном воскресении мертвого: «тот, кто верит в меня, если и умрет, оживет», значит то, что говорится во всем учении, что жизнь истинная не во времени и зависит от воли человека; по рассказу же оказывается, что воскресение Лазаря произошло по воле Иисуса: не пришел бы он, не дали бы ему знать, как не дали знать о миллионах умерших с верою в него, и он не воскрес бы. Вот это-то внутреннее противоречие нужно объяснить. А мнимо научный тон о том, что думал какой-то мнимый писатель, никому не может быть интересен. И принять всю главу с рассказом о воскресении Лазаря нельзя тому, кто понял и поверил в учение Иисуса. Принять эту главу и подобные ей могли только люди церковные, те, которые никогда и не понимали учения Христа. Для всех же прочих, кто ищет учения, не может быть и вопроса о том, что значит рассказ о воскресении — он ничего не значит, как и все чудеса. Это надо очистить и отбросить, и останутся одни слова стихов 25-го и 26-го: