User - i dfee46a8588517f8

Смысл этой традиционной полицейской провокации совершенно очевиден: выпустить пар — направить накопленное недовольство масс в другое русло. Однако на этот раз не только цензовая «общественность», но и правительство отдавали себе ясный отчет в опасных для режима последствиях московских событий. Уже тогда очевидцы указывали на ряд факторов, свидетельствовавших о том, что подлинные истоки недовольства, вылившегося из-за их темно­ты и неорганизованности в инспирированную властями стихийную вспышку,— в самом режиме и что в любую минуту это недовольст­во могло быть направлено по другому, истинному адресу.

События в Москве, писал генерал-квартирмейстер ставки вер­ховного главнокомандующего Ю. М. Данилов, могли случиться «лишь в обстановке крайнего раздражения внутренним положе­нием в стране». Именно это раздражение дало толчок течению в Совете министров, возглавляемому Кривошеиным и Сазоновым, смысл которого сводился к признанию необходимости опереться на общественные силы, т. е. на Думу и земско-городские союзы, чтобы «открыть клапан сверху, дабы уже чувствовавшийся рево­люционный вихрь не взорвал всей государственной машины из­нутри. Верховный главнокомандующий горячо сочувствовал этому движению, и в ставке были очень обрадованы известию о подроб­ном и настойчивом докладе императору Николаю II мнения наз­ванной группы министров, сделанном А. В. Кривошеиным». Точка зрения названной группы была поддержана Николаем Николаеви­чем, заявившем об этом царю, как только тот спустя несколько дней после московских событий прибыл в ставку 35.

Шавельский полностью подтверждает это свидетельство. «Не подлежит никакому сомнению, что все три министра (Сухомлинов, Маклаков и Щегловитов.— А. А.) падали под натиском на госуда­ря со стороны великого князя и при большом содействии князя В. Н. Орлова» 36. В ставке их увольнение «восторженно привет­ствовалось». «За вечерним чаем,— вторит ему Спиридович,— в нашем вагоне-столовой уже положительно говорили о новом курсе „на общественность", который принимается по настоянию великого князя, а посредником примирения правительства с об­щественностью является вызванный в ставку умный и хитрый Кривошеин» 1'. В письме от 12 июня 1915 г. Николай II писал жене, что он назначает Поливанова военным министром по реко­мендации Николая Николаевича 38.

Однако Родзянко считал, что решающую роль в отставке че­тырех министров сыграл его доклад, сделанный царю в ставке. «Государь был очень взволнован, бледен, руки его дрожали». «Обрисовав положение на фронте и в стране,— писал далее Родзянко,— я просил государя удалить Маклакова, Саблера, Щегловитова и Сухомлинова. Вскоре после доклада был уволен Маклаков, затем Сухомлинов» 39. То же самое писал Родзянко

и в другом месте. На этот раз царь «внял» голосу Думы — уволил пять (?) министров, наиболее к ней враждебных, «и при­званы были к власти наиболее популярные государственные деяте­ли и после сформирования кабинета была созвана Государствен­ная дума в августе месяце 1915 года» 40.

Зная, с одной стороны, хвастовство Родзянко, презрительное отношение к нему царя — с другой, не говоря уже о приведенных свидетельствах, в данном случае весьма авторитетных, можно счи­тать, что Родзянко свою роль явно преувеличил. Об этом свиде­тельствуют и допущенные неточности: Сухомлинова уволили рань­ше Маклакова; уволили четырех, а це пять министров; Дума была созвана в июле, а не в августе.

Смысл перемен в составе правительства заключался, конечно, в стремлении успокоить и привлечь на свою сторону Думу и по- мещичье-буржуазную «общественность». «Таким образом, — пи­сал Поливанов, — все перемены в личном составе Совета минист­ров, возникшие под давлением общественного мнения в июне, в течение истекшего месячного периода были закончены, и прави­тельство могло явиться перед Государственной думой, созыв которой решено было приурочить к 19 июля — годовщине со дня объявления войны — в составе, из которого были удалены такие раздражающие элементы, как Маклаков, Сухомлинов, Саблер и Щегловитов» 41.

На этот раз царь, пользуясь выражением Родзянко, действи­тельно «внял», причем настолько, что пошел против воли царицы и Распутина, особенно при назначении Самарина, согласившегося занять предложенный ему пост только при условии удаления «старца». Сработал, если можно выразиться, «государственный рефлекс», подавив на этот раз рефлекс «вотчинный». Но сработал слабо, очень ненадолго и, самое главное, в последний раз.

Прежде всего обращает на себя внимание мизерность уступ­ки, сделанной Думе: она целиком исчерпывалась назначением новых четырех министров. Никакими обещаниями реформ и т. п. произведенные перемены не сопровождались. А главное — был оставлен на своем посту Горемыкин — такая же, если не больше, неприемлемая персона для Думы, как и уволенные министры. В ставке, писал Данилов, вначале предусматривались «более решительные перемены в составе правительства», а именно: уход Горемыкина и замена его Кривошеиным или Сазоновым. Но царь не пожелал расстаться с «милым стариком» 42.

Кроме того, все вновь назначенные министры не только были далеки от либерализма, но являлись людьми весьма правыми, в том числе и любимец Думы Поливанов 43. Самарин был одним из самых авторитетных деятелей Совета объединенного дворянст­ва, человеком крайних правых убеждений. А. А. Хвостов, ставший преемником Щегловитова, также крайний реакционер, к тому же был очень близок к Горемыкину. Наконец, новый министр внутренних дел князь Щербатов, богатый помещик 44, — один из активных деятелей Совета объединенного дворянства, до своего

назначения возглавлявший главное управление государственного коннозаводства. В немалой степени его назначение было обуслов­лено тем, что брат Щербатова был одним из адъютантов Николая Николаевича 45. В правых кругах, писал по этому поводу Шавель- ский, думали, что увольняются министры «правые» и назначаются «левые». Но это было сущая чепуха. Все они были правые 46.

Не могли новые министры похвастать и сколько-нибудь серьез­ными государственными талантами, особенно Хвостов и Щерба­тов 47. Единственное, что их отличало от предшественников, — это идея о том, что в сложившейся серьезной обстановке нельзя вести политику пренебрежения Думой и «общественностью», наоборот, надо искать с ними общий язык. Иначе говоря, расхождение было только в тактике: и Дума и «общественность» были им так же мало симпатичны, как и уволенным министрам.

Даже во время знаменитых секретных заседаний Совета мини­стров в июле—августе 1915 г., т. е. тогда, когда разгорелся острый конфликт между большинством кабинета, требовавшим сотрудничества с Думой, помещичье-буржуазными общественны­ми организациями и Горемыкиным, отстаивавшим прежний курс, эти антипатии к «народному представительству» и его лидерам сохранились в полной мере.