User - i dfee46a8588517f8

Несомненно, Горемыкин, отговаривая царя, руководствовался теми же тайными опасениями насчет царицы и Распутина, как и остальные министры. Об этом свидетельствует и его первоначаль­ная позиция во время знаменитых секретных заседаний Совета ми­нистров, о которых поведал Яхонтов. На первом же заседании 16 июля, на котором Поливанов сделал свой ошеломляющий док­лад о беспомощности и бездарности ставки, Горемыкин призвал своих возбужденных коллег «с особой осторожностью» говорить царю о ставке, ибо против Николая Николаевича со стороны Александры Федоровны нарастает раздражение, чреватое серьез­ными последствиями. «Огонь разгорается, опасно подливать в него масло». Доклад о сегодняшних суждениях (чего требовали министры) и будет «именно таким огнем». Его надо отложить. Это заявление возымело действие, и вопрос был перенесен на следующее заседание 69.

На последующих заседаниях Горемыкин категорически возра­жал против всяких попыток Совета министров отговорить царя от принятого им решения. В результате конфликт между большин­ством Совета и премьером, протекавший до этого в более или менее скрытой форме, вылился наружу.

Главной причиной раздора стал вопрос о правительственном курсе в отношении Думы и либеральной «общественности». Боль­шинство министров высказались за сотрудничество с Думой, мень­шинство во главе с Горемыкиным — против. «Сравнительно ли­беральные министры», позже писал по этому поводу Милюков, сделали «попытку повернуть политику правительства на путь при-

мирения со страной. К несчастью, их заявления о необходимости перемены правительственного курса совпали с их представлениями государю о необходимости отказаться от его намерения принять лично командование над беспорядочно отступавшими войсками. А в этом вопросе, решенном под влиянием Распутина и царицы, переменить его решение было невозможно» — всякие попытки в этом направлении вызывали со стороны Николая II только раз­дражение 70.

Подчеркнутые нами слова, как и отрывок в целом, говорят о том, что Милюков считал одновременность обеих попыток слу­чайной, простым совпадением во времени, и не будь этого совпа­дения или окажись министры-«либералы» более тактически гиб­кими, глядишь, «несчастья» бы не произошло — их попытка при­мирения увенчалась бы успехом.

В действительности связь этих двух вопросов была не случай­ной, а органической — это фактически один вопрос. Нам уже из­вестны мотивы, которые обусловили позицию Распутина и цари­цы в вопросе о смене верховного командования. Главным, ре­шающим как раз и было соображение о необходимости пресечь «либеральное» влияние ставки — реакция на назначение ми­нистров, сторонников сотрудничества с Думой и «обществен­ностью». Еще 16 июня царица писала Николаю II: в августе ^собирается Дума, «а наш Друг тебя несколько раз просил сделать это как можно позднее... они будут вмешиваться и обсуждать дела, которые их не касаются» 71. Спустя неделю требование повторя­ется: «Дорогой мой, я слыхала, что этот мерзкий Родзянко с другими ходил к Горемыкину просить, чтобы немедленно соз­вали Думу. О, прошу тебя, не позволяй, это не их дело!.. Эти твари пытаются играть роль и вмешиваться в дела, которых не смеют касаться!» 72

Дума тем не менее была созвана, и не в августе, а раньше, 19 июля, и тогда императрица с «Другом» поняли, что надо при­ступить к решительным действиям. Царь был вызван в Царское Село, а уже спустя две недели Поливанов сделал сообщение о смене главнокомандующего.

Заседания Совета министров, запротоколированные Яхонто­вым, служат прекрасной иллюстрацией и доказательством орга­нической слитности вопросов о «примирении со страной» и о смене командования. Оба они обсуждались в неразрывной связи. Когда Горемыкин сообщил Совету, что доклад Поливанова об отрицательном отношении Совета министров к намерению царя взять на себя командование армией не возымел действия, ми­нистры заговорили о том, что положение правительства стано­вится «трудным и щекотливым», а Сазонов выразил эту мысль более точно: «Правительство висит в воздухе, не имея опоры ни снизу, ни сверху». Именно в этой связи зашла речь о Гучкове и его амбициях (превращает якобы свой Военно-промышленный коми­тет в какое-то второе правительство), на что последовала эф­фектная реплика Харитонова: «Оно и понятно, ибо у страны нет

доверия к нынешнему правительству. Армия и население надеются не на нас, а на Государственную думу и военно-промышленные комитеты» 73. Заявление не соответствовало действительности, но настроение большинства кабинета отражало полностью.

По мере обострения вопроса о верховном командовании обо­стрялся вопрос и об отношении к Думе. На заседании 19 августа Щербатов доложил об известной акции Московской городской думы с требованием правительства, «облеченного доверием страны», послать демонстративное приветствие Николаю Нико­лаевичу с признанием его заслуг и просьбой о высочайшей аудиен­ции делегации московского городского самоуправления. Прения по этому поводу, свидетельствует автор протоколов, «носили исключительно горячий, даже резкий характер». Горемыкин зая­вил, чуо всем «им надо дать хороший отпор». Его поддержал Щербатов. Когда же Харитонов указал на щекотливость положе­ния: «москвичи говорят под флагом верноподданнических чувств», Горемыкин несколько изменил свою позицию: «Самое простое не отвечать всем этим болтунам и не обращать на них вни­мания».

В ответ Поливанов заявил, что он решительно не согласен с «упрощенным решением вопроса величайшей политической важ­ности». Раз москвичи заявили о доверии к Николаю Николаевичу, надо просить царя отложить отъезд в ставку. «А засим,— при* бавил он,— что такого недозволенного или революционного можно усмотреть в резолюции? Правительство, опирающееся на дове­рие населения,— ведь это нормальный государственный порядок». Его поддержал Сазонов. Резолюция Московской городской думы — повод для того, чтобы отложить вопрос о командовании, заявил он. Челнокова же царь должен принять. Самарин также связал резолюцию Думы с вопросом о командовании, подчеркнул ее умеренность и высказался за принятие депутации. В том же духе выступил и Харитонов.

Наиболее законченно и решительно настроение большинства кабинета выразил Кривошеин. Он согласен, что депутацию Москвы надо принять, но вопрос должен быть поставлен шире: как быть дальше? Правительству «надо или реагировать с силой и верой в свое могущество, возможность достижения успеха, или же вступить открыто на путь завоевания для власти мораль­ного доверия. По моему глубокому убеждению, мы ни к тому, ни к другому не способны». Отсюда следует: надо обо всем сказать царю, «который не сознает окружающей обстановки и не дает себе отчета, в каком положении находится его правитель­ство и, следовательно, все дело государственного управления». Сложившиеся условия допускают только два решения: либо воен­ная диктатура, либо «примирение с общественностью».