Неизв. - i_166602c1f3223913

был один солдат, некто Старек, тоже такая добрая, но несчастная

скотинка; и был он слабоумный. Когда он поступил на службу и попал под

начальство капрала Эндлера, тот сказал ему: «Вы так глупы, что это даже

невозможно быть таким идиотом. Я только удивляюсь, как это врач, который

вас освидетельствовал, мог быть таким идиотом, что не заметил, что вы

идиот». Дело в том, что этот Старек был таким же обжорой, как и ты.

Когда раздавали, бывало, хлебный паек, он брал себе хлеб на койку и так, и ел от всей буханки и даже не резал ее, а к вечеру у него не оставалось

ни корочки. И в эти дни от него всегда так воняло, что его соседи по

койке должны были с утра идти в околоток, и врач прописывал им лежать, потому что у них оказывались все признаки отравления газами. Потом

только догадались, в чем дело, и стали выставлять Старека на ночь, и он

спал на чердаке, чтобы его не нашли. Но только благодаря этому он

лишился среди солдат всякого уважение; все им помыкали, а ротный во

время учения на плацу всегда посылал его куда нибудь спрятаться, чтобы

не попадался ему на глаза. А потом пришлось таки отправить его домой, потому что солдаты 12 го и даже 21 го полков постоянно собирали для него

остатки казенного хлеба. Об этом стали писать в газетах, так что его

прогнали с военной службы. Как раз в то время к нам переведен был один

фельдфебель из Часлава и рассказывал нам про этот случай, как пример

того, к чему приводит, когда солдат не умеет сдерживать свои влечения и

страсти. Дело в том, что этого фельдфебеля перевели к нам в наказание за

то, что он расхищал Заславский казенный склад и тратил украденное на

одну кельнершу из пивной, с которой у него был роман и которой он хотел

купить шелковое платье…

И вот после того, как кончилось совещание господ офицеров, начался

знаменитый поход через галицийские болота и галицийские пески. Это был

поход, когда у людей плечи были до крови натерты ремнями, бедра чуть ли

не до костей исцарапаны вещевыми мешками, а на ногах вскочили пузыри

величиной с голубиное яйцо. Трое суток войска шли таким образом по

сожженным деревням, располагаясь на ночлег в открытом поле. Солдаты

засыпали, едва успев составить ружья в козлы. Люди были измучены, как

вьючные животные, так что даже не разговаривали между собою; правда, по

утрам то один, то другой пытался затянуть песню, пошутить и посмеяться, но всякая попытка поднять настроение оказывалась тщетной. Патронов

нельзя, было выбросить, потому что три раза в сутки производилась

проверка их наличности; поэтому бросали по дороге белье и хлеб. На

третьи сутки, когда батальон расположился вечером на опушке небольшого

лесочка, он походил больше на сборище хромых и калек, чем на воинскую

часть; и до поздней ночи к месту стоянки, еле волоча ноги, подходили

отставшие и тут же валились точно чурки, на землю. Утром те, которые

успели немного отдохнуть, были разбужены канонадой в восточном

направлении; перед ними, справа и слева, грохотали, пушки: «бум, бум, бум».

Непрерывный грохот разбудил и Швейка. Небольшая кучка солдат уже

поднялась и спорила о том, где и кто стреляет.

– Это наши!

– Да нет же, это русские. Слышишь, совсем другой звук!

– Ну, тогда это германцы.

– Чорт бы их драл! Пожалуй, и нам придется сегодня побывать под огнем.

Поручик Лукаш скверно провел ночь, потому что у него были до крови

натерты ноги, а от седла болели и ныли шенкеля. Когда Швейк подошел к

ручью, протекавшему по лугу в нескольких шагах от леска, он застал там

поручика, который сидел, раздевшись на берегу и обливался свежей водою.

Швейк взял под козырек.

– Здравия желаю, господин поручик! Дозвольте спросить, будет ли нам

сегодня кофе? И подъедут ли походные кухни?

– С добрым утром, Швейк, – ласково отозвался Лукаш. – Ну, что скажешь, парень? Пожалуй, придется нам уже сегодня идти в бой. Достоверно я этого

не знаю и не знаю, подъедут ли кухни… А знаете, Швейк, что самое

интересное в этой войне? То, что никто ничего не знает! Таким образом у

нас все теперь стали Сократами. А вы знаете, Швейк, кто такой был

Сократ? Это был греческий мудрец; а мудрецом он был потому, что говорил: «Я знаю только то, что я ничего не знаю». Ну, а как вы чувствуете себя

после этой прогулки?

– Так что, дозвольте доложить, что я уповаю на господа бога, что он

пошлет мне силы перенести для его императорского величества все хорошее

и плохое, – смиренно ответил Швейк. – Нет ли у вас, дозвольте спросить, господин поручик, немного сливовица во фляге? Мне что то дурно, и я

чувствую себя совсем неважно.

– На! Только смотри, Швейк, один глоток. А то как раз вылакаешь весь мой

запас, – сказал Лукаш, когда Швейк протянул, руку за флягой.

– Я только немножечко пососу, чтобы у меня не было этого скверного вкуса

во рту… Вот так… Эх, и хороший же сливовиц! Покорнейше благодарю, –причмокивая, промолвил Швейк, вытирая ладонью рот. Затем он сел на

противоположный берег ручья и с интересом стал разглядывать мускулистые

ноги и волосатые ляжки поручика.

– Ей богу, господин поручик, у вас красивое, чистое тело, как у женщины; у вас гладкая, белая кожа. А вот у нас в «Звонок» приходила танцевать

некая Мария Мрочек, и была она тоже такая беленькая. Она очень любила

мужчин, и на пустыре, когда ее провожали в Бжевнов, она ночью позволяла

вытворять с ней разные штуки. Но никому она не позволяла гладить ей

коленки или еще выше колен. Ну, когда это стало известно между парнями, то несколько человек как то сговорились проводить ее всем вместе, да и: схватили ее, чтобы выяснить, почему она противится именно этому. И

оказалось, что у нее кожа, как у ощипанного гуся. Такая же шероховатая.

Ей богу, господин поручик, у нее зад был, что терка!

– А что, Швейк, ты тоже попробовал? – спросил поручик, надевая кальсоны.

– Сознайся, брат, сколько девочек ты на своем веку испортил?

– Я то всегда вел себя прилично, господин поручик, но у меня был

товарищ, который мне очень многое рассказывал. Дело в том, что этот

товарищ; был большой бабник; он записывал женщин, которых он имел, в

бухгалтерские книги, как фабрикант Шихт мыло, которое отпускал в кредит

мелочным торговцам. Он носил в кармане календарь и заносил на каждый

день имя той женщины или девушки, с которой он проводил время, сколько

это ему стоило и где это было. А к Новому году он всегда делал переучет, составлял баланс и выводил статистику. Это потому, что он служил, в

банке и хорошо знал бухгалтерию. Так вот, он нам часто говаривал «Самые

дешевые, это – горничные, потому что с ними можно пойти на Кесарев Луг