Холли Блэк - Черное сердце

Государственных чиновников много — одному человеку не справиться. Они могут ополчиться против дорогих мне людей, ополчиться против меня, сделать такое, о чем я даже и не думал. Могут сделать ход сейчас или через год. А я должен быть готов к этому. Готов отныне и навсегда — иначе я лишусь всего, что у меня есть, я потеряю всех, кого люблю.

Например, они могут начать охоту на Лилу, которая хладнокровно застрелила человека. Если им удастся это выяснить, обвинить ее в убийстве агента Джонса, я сделаю все что угодно, лишь бы сохранить ей свободу.

Или они могут обрушиться на Баррона, который работает на них.

Или…

Пока я думаю, до меня доходит, что я смотрю на старый сарай. Туда уже много лет никто не заходил. Он набит старой мебелью, ржавыми инструментами, ненужным хламом, который сложили туда мои родители.

Именно там отец учил меня открывать замки. Там он держал все свои инструменты, в том числе и сверхнадежный ящик. Живо вспоминаю отца: с сигариллой, свисающей из уголка рта, он смазывает замок маслом. Память добавляет отмычки, наборы стамесок и болты.

Помнится, никто не мог открыть этот ящик. Даже зная, что внутри лежат конфеты, мы ничего не могли поделать.

Сарай — единственное место, где мы с дедом не делали уборку.

Оставляю молоко на крыльце, иду к высоким, видавшим виды дверям и отодвигаю щеколду. В последний раз я был здесь во сне. Да и сейчас все похоже на сон — из-под ног поднимаются клубы пыли, свет поступает лишь в щели между досок, а окна посерели от паутины и грязи.

Пахнет гниющим деревом, какими-то животными. Большая часть мебели покрыта погрызенными мышами покрывалами, отчего все вокруг кажется каким-то призрачным. Замечаю мусорный мешок, полный пластиковых пакетов, и несколько потрепанных картонных коробок, доверху забитых бутылками из-под молока. Рядом старый сейф — такой ржавый, что дверь навеки застыла в приоткрытом состоянии. Внутри нахожу стопку мелочи — монетки позеленели и прилипли друг к другу.

Рабочий стол отца тоже покрыт тканью. Сдернув ее, вижу разбросанные инструменты: тиски, съемник, декодер для кодовых замков, молоток со съемными наконечниками, сверхнадежный ящик, моток шпагата и связку ржавых отверток.

Если бы у отца был бриллиант «Воскресение», если бы он хотел оставить камень себе, если бы мог продать его, то он наверняка припрятал бы алмаз там, где посторонний ни за что искать не станет, а никому из членов семьи не хватит умения до него добраться. Трачу примерно минут пять и добиваюсь того, что в детстве казалось мне невозможным.

Зажимаю ящик в тисках. Потом беру циркулярную пилу и распиливаю его.

Металлические опилки разлетаются по полу, собираясь в сверкающие кучки. Ящик уничтожен, я полностью снес его верхушку.

Внутри нет никакого бриллианта — только пачка бумаг и очень старая, наполовину растаявшая конфета на палочке. Открой я этот ящик в детстве, меня ждало бы горькое разочарование.

Сейчас я тоже разочарован.

Раскладываю бумаги, и мне на ладони падает фотография. Группа мальчиков с очень светлыми волосами на фоне огромного дома — одного из тех старинных фамильных особняков в стиле Кейп Код, с огороженной перилами площадкой, с колоннами и видом на океан. Перевернув снимок, вижу сделанную затейливым и незнакомым мне почерком надпись: «Чарльз, Филип, Анна». Наверное, один из них все же не мальчик.

Думаю, что, скорее всего, передо мной заготовка для какого-то старого мошенничества. Потом я разворачиваю еще один листок. Это свидетельство о рождении Филипа Рэбёрна.

Не Шарпа — я всегда знал, что это имя фальшивка, вроде приза из игрального автомата. Рэбёрна. Настоящая фамилия моего деда. Та, которую он оставил, та, которую он от нас скрывал.

Кассель Рэбёрн. Я мысленно пытаюсь представить, как это звучит, но выходит нелепо.

Здесь есть и газетная вырезка — в ней говорится, что Филип Рэбёрн в возрасте семнадцати лет погиб при кораблекрушении у берегов Хэмптонса. Нелепый и весьма дорогой способ умереть.

Рэбёрны могли купить все что угодно. Разумеется, покупка краденого бриллианта была им по карману.

Дверь со скрипом открывается, и я, подскочив, оборачиваюсь.

Я нашел молоко у порога. А ты что здесь забыл? — Спрашивает Баррон. — И что ты сделал с папиным ящиком?

Смотри,

протягиваю ему леденец. — Там и правда была конфета. Вот тебе и на!

Баррон смотрит на меня так, будто до него внезапно дошло, что, пожалуй, именно он самый разумный из братьев.

Возвращаюсь в Уоллингфорд сразу после ужина. Наш смотритель, мистер Пасколи, странно косится на меня, когда я пытаюсь вручить ему написанную мамой записку.

Все в порядке, Кассель. Декан уже предупредил, что ты можешь отсутствовать несколько дней.

А,

говорю я. — Точно. — Я почти забыл о сделке, которую мы с Сэмом заключили с деканом Уортоном. С тех пор столько всего случилось, что я почти и не надеялся пустить ее в ход. Но теперь, вернувшись в школу, понимаю, что, пожалуй, мне и впрямь все сойдет с рук.

Интересно, можно ли не вставать с кровати, пока я полностью не отдохну.

Скорее всего, нет.

Не знаю, что я ожидал увидеть, войдя в свою комнату, но уж точно не Сэма, лежащего на кровати с забинтованной ногой. Рядом с ним сидит Даника — и они играют в какую-то очень увлекательную игру в карты.

Очевидно, Сэму уже прощается то, что в нашей спальне находится девушка. Восхищаюсь его практичностью.

Привет,

говорю я, прислоняясь к дверному косяку.

Что с тобой случилось? — Спрашивает Даника. — Мы волновались.

Я тоже волновался,

отвечаю я, глядя на Сэма. — Ты как, в порядке? Я про ногу.

Еще болит,

Сэм осторожно опускает ногу на пол. — Пока хожу с палочкой, но врач сказал, что я, возможно, буду хромать. Быть может, это не пройдет.

Тот шарлатан? Надеюсь, ты еще с кем-то проконсультировался. — Меня охватывает такое чувство вины, что фраза выходит резче, чем я планировал.

Мы все правильно сделали,

с глубоким вздохом отвечает Сэм. Такого серьезного выражения лица я у него еще не видел. Сказывается действие боли. — Я ни о чем не жалею. Я чуть не сгубил свое будущее. Наверное, раньше я все воспринимал как должное. Хороший колледж, хорошая работа. Думал, то, что ты делаешь — это так клево.

Прости,

говорю я, и мне действительно стыдно. Мне очень и очень жаль, что он так думал.

Нет,

говорит мой друг. — Тебе не за что извиняться. Я был дураком. А ты спас меня от крупных неприятностей.

Смотрю на Данику. Сэм всегда так великодушен, но вот Даника точно выскажется, если считает, что я неправ. — Я не хотел, чтобы ты… я не хотел, чтобы вы пострадали по моей вине.

Кассель,

Даника говорит слишком прочувствованным тоном — как всегда, когда считает, что мы ведем себя по-идиотски. — Не вини себя из-за Мины Лэндж. Это не ты свел нас с нею. Она же учится в этой школе, забыл? Так что ты ни при чем. И ты не виноват в том,… о чем ты думаешь. Мы — твои друзья.