Vladimir - Unknown

По понятным причинам мы с Верой не стали устраивать свадебный банкет. Представляю, как бы оригинально смотрелся этот праздник франко-немецкой дружбы, если бы на него явились мои приятели-сослуживцы в парадной форме германских Кригсмарине, а со стороны невесты местные негромкие патриоты униженной Франции. Поборники расовой чистоты в Рейхе захлебнулись бы своей арийской слюной от негодования, как же: герой-подводник, кавалер рыцарского креста, ариец с тевтонскими корнями и вдруг женится не на немке. О реакции французских партизан-маки 20, обитающих по слухам в горных районах Бретани, я даже не хотел гадать. Во всяком случае, пить с ними сидр 21я точно не собирался.

На третий после венчания день я получил новое боевое задание и, отшвартовавшись со своим стариной "Чиндлером" от бетонного причала базы, отправился в холодные воды Северо-Восточной Атлантики. Там моей работой была охота на суда и корабли англо-американцев, идущих с оружием и продовольствием на Восток, в Россию. Корабли охранения союзников становились всё более опасными для наших у-ботов. Они быстро учились приёмам борьбы с нашими боевыми субмаринами и не без успеха применяли новейшее вооружение. Глубинные бомбы всё чаще поражали цель, и мы из охотников всё чаще превращались в добычу. Я ни за что не смог бы догадаться, что беда будет подстерегать меня не здесь на войне, а в тихом, ещё не затронутом английскими бомбардировками старинном бретонском городке Сен-Мэло. Имена своих врагов мы помним лучше имён друзей. Капитан-лейтенант Гюнтер Прус по прозвищу Щелкунчик. Бесстрашный, удачливый командир U-266 и патологический садист и мерзавец. Это он, вопреки всем правилам и суевериям, менял на время похода двойку бортового номера своего У-бота на шестёрку. Это ему я в кровь разбил физиономию в офицерском клубе, не выдержав его мерзкого хвастовства, его диких рассказов о том, как всплыв после удачного торпедирования, он душевно беседует с высадившимися на шлюпки моряками, а затем с наслаждением расстреливает их из палубного пулемёта. И это его субмарина с намалёванным на рубке багровым Зверем Апокалипсиса входила на базу как раз в тот день, что я покидал её.

Глава 4.

"Визит сослуживцев или "разбуженная собака"

Я должен был это сделать... После посещения мною могилы Веры прошло трое суток. Эти дни выпали из моей памяти, как и не было. Парни из экипажа после рассказывали мне, что я попросту лежал одетый на застеленной койке в своей маленькой командирской каюте на "Чендлере" и ни на что не реагировал. Ко мне несколько раз обращались с вопросами и не получив ни малейшей ответной реакции оставили в покое. На вторые сутки, поняв, что дело неладное, вызвали медика. Тот тщетно пытался растормошить меня: проверял пульс, температуру, мерил давление. Врач заподозрил нервное расстройство, что среди подводников, даже отобранных из здоровяков-добровольцев с устойчивой психикой, нет-нет, да случалось. Командир флотилии, не на шутку обеспокоенный состоянием одного из своих лучших командиров У-ботов, вызвал "мозгоправа". Тот явился, осмотрел больного и флегматично поставил диагноз: "Нервный ступор, как результат нервического переутомления в боевом походе. Иногда может быть следствием сильного, внезапного эмоционального переживания". Психиатр рекомендовал перевезти меня на недельку в комфортабельную клинику с опытным персоналом, но мой экипаж встал на дыбы: "Командира?! В "Жёлтый дом" ?! Ребята вызвались сами привести меня в порядок. Врач, пожав пухлыми плечами под белым халатом, не стал настаивать на моём переводе в стационар. Он молча достал шприц из блестящей металлической коробочки и уколол меня какой-то дрянью. После этой процедуры он подозвал фельдшера и, оставив ему под роспись с десяток ампул для инъекций, подавив рвущийся наружу зевок, с достоинством удалился. Мои парни колоть меня не позволили, а принялись почти насильно вливать меня крепкие мясные бульоны и поить настоящим, с послевкусием мускуса и чёрной смородины, венозно-кровавым бургундским. Скорее всего, это народное средство и поставило меня на ноги. К концу недели я достаточно пришёл в себя, чтобы принять решение.

Я не стал переодеваться в штатское, не видел более в этом смысла. Не собирался я проявлять деликатность по отношению к людям, которые не смогли, а скорее всего не захотели уберечь от беды мою беременную жену. В моём облике видимо было нечто такое, что заставляло всех встречных аборигенов бледнеть и съёживаться. Старуха-соседка, консьержка, частенько забегавшая к Вере поболтать вечерком, а после моего появления и подкормится, чуть было не упала в обморок от страха при моём появлении. Из-за чёрного флотского кителя пожилая женщина приняла меня то ли за эсэсовца, то ли сочла чином из местного отделения Гестапо. Услышав мой голос и французскую речь, она, наконец, узнала меня и немного успокоилась. Я своим ключом открыл квартиру Веры и пригласил мадам Жюли (так её звали) войти. Затем достал из буфета початую бутылку коньяка и налил изрядную рюмку всё ещё робеющей старухе, заставив её залпом выпить спиртное. Коньяк был отменный и через пару минут, порозовев и поминутно прикладывая к глазам несвежее кухонное полотенце, консьержка выкладывала всё что знала, видела и слышала.

Прошла примерно неделя с того дня, как я ушёл в очередной боевой поход в Северную Атлантику на своём У-боте, когда произошло Это... Собственно ничего экстраординарного не произошло. Моей жене просто нанесли визит, вполне себе невинное действо. Эта была группа моих сослуживцев по флотилии (так они представились), все офицеры, человек семь. Все при кортиках, в парадной форме германских военно-морских сил. Старшим был невысокий капитан-лейтенант. В отличии от своих товарищей (по описанию мадам Жюли, которая, как ни странно разбиралась в знаках различия офицеров Кригсмарине) он был облачён в береговую походную форму ВМФ: чёрная каска, пистолет в кобуре (почему-то на правом боку), сигнальный свисток, бриджы, и до зеркального блеска надраенные, высокие сапоги. В руках этот щёголь держал пышный букет из жёлтых и алых хризантем. Время было предвечернее и весь дом, все соседи Веры, повысовывали свои длинные носы из щелей между плотных оконных портьер, узрев входящую в подъезд живописную группу. Вся дальнейшая мизансцена разыгрывалась на лестничной площадке, месте с прекрасной акустикой. Моя жена открыла дверь и несмотря на мертвенно-бледное лицо, разговаривала с нежданными гостями ровным, спокойным голосом. Предводитель визитёров, имевший резкий, неприятно-скрипучий голос, представился, как мой близкий приятель и сослуживец. Он говорил на блестящем французском, почти без малейшего акцента и с сожалением сетовал на то, что пропустил столь значимое событие, как женитьбу дорогого товарища на такой очаровательной девушке. Вручив Вере роскошный букет хризантем, он изысканно поздравил мою молодую жену, ввернув несколько стихотворных строк из Рембо: