Кен Уилбер - Краткая история всего

К пёстрому коктейлю моих мнимых мотивов недавно прибавился и ещё один: мол, я не желаю, чтобы люди ставили под сомнение мою систему (то есть идеи, представленные в дюжине или около того моих книг). Однако, ­разумеется, «моя система» получает интенсивное и пристальное скептическое рассмотрение со всех возможных ракурсов, независимо от того, показываюсь я на публике или нет. Мне пришлось бы быть, мягко выражаясь, немного глуповатым, чтобы считать, что, если я спрячу свою голову в песок, это остановит данную лавину критики.

Однако все эти Роршаховы мотивы и в самом деле отражают несколько крайне реальных и до боли знакомых проблем. Роль интеллекта и, как следствие, роль интеллектуала, особенно в самом духовном процессе, каковы они должны быть? Хороший полицейский, плохой полицейский

Я начал с утверждения, что люди в нью-эйджевских или духовных кругах склонны иметь весьма неоднозначное и неловкое отношение к своему интеллекту и особенно к своей рациональности. И мне кажется, это можно понять.

Все мы сознаём, что духовное постижение во многом надрационально: оно открывает истину, благо и прекрасное, которые намного превосходят пределы всего, что разум в целом и рациональность в частности могли бы себе вообразить. И большинство из нас, кто следует духовному пути (скажем, практикуя медитацию, дзадзен или йогу), на самом деле пытается выйти за пределы разума и открыть вместо него «надразум» — лучезарное трансцендентальное великолепие того самого Божественного, что превосходит всё, что можно изложить словами, концепциями или идеями ума, — глубинную простоту, наличествующую до обретения нашими усилиями имени, категории или интеллектуальной коробки или клетки.

Мы хотим прийти к надрациональности — это прекрасно и великолепно. Однако в своей спешной попытке сбежать за пределы рационального мы часто некритически бросаемся ко всему, что нерационально, включая многое из того, что, откровенно говоря, дорационально, регрессивно, инфантильно и нарциссично.

Смешение дорационального с надрациональным получило название «до/над-заблуждения». Оно работает в обе стороны: ортодоксальные и конвенциональные теоретики вообще отвергают любого рода надрациональную реальность, так что всякий раз, когда происходит подлинно трансцендентальное и духовное событие, они попросту заявляют, что таковое есть всего лишь прорыв неких инфантильных, дорациональных и регрессивных элементов. И, с другой стороны, те из нас, кто понимает, что существуют настоящие и подлинные духовные реальности — надрациональные реалии, — в своём рвении и возбуждении подчас возвеличивают дорациональную чепуху до надрационального великолепия. Редукционисты, элевационисты: две стороны одной и той же ошибки.

И именно поэтому, на мой взгляд, в нью-эйджевских кругах наблюдается столь неоднозначное отношение к интеллектуальным и рациональным способностям, которыми мы наделены. Они исходят из посылки, что нам на самом деле надо выйти за пределы рациональности, однако нам бы для начала неплохо было бы до неё добраться! И слишком многое из того, что мы отправляем в категорию «выше рациональности», на деле остаётся под нею.

Оттого мы и не вполне понимаем, что же нам поделать со своим разумом. Любить его или ненавидеть, стремиться к нему или отвергнуть, полировать его или разбить на кусочки: о, это странное и жутковатое создание — интеллект.

И вследствие этого мы не совсем понимаем, что нам делать со своими интеллектуалами. Ибо наши интеллектуалы, конечно же, играют роль «хорошего полицейского, плохого полицейского». Они, как правило, критикуют и вычищают дорациональную, регрессивную и нарциссическую чепуху, но также они склонны отвергать и затормаживать возникновение более высоких надрациональных истин. Они ставят «вне закона» и низшее, и высшее, высвобождая место лишь для посредственности в середине. Мы могли бы отблагодарить их за работу по очистке подвала, но они же перекрывают нам и прекрасный вид с крыши!

И, по-моему, в этом-то и заключена причина того, почему интеллектуалам столь важно следовать в первую очередь духовной дисциплине. Это способ отдохнуть от ума и открыться более высокому и блистательному из­мерению: надрациональному до основания, духовному в своей глубине, сияющему в свободе от ума, им представляемой.

Конечно же, можно привнести в духовный поиск и интеллект. В нём интеллект проходит сквозь яростный огонь изначального сознавания, в котором сгорает дотла вместе со всем остальным. Когда мы делаем интеллект своим слугой, он становится замечательным союзником, который ярчайшим светом озаряет мрачнейшие из миров, привносит тепло и ясность во всё, чего бы он ни касался. Неслучайно многие величайшие духовные мудрецы были джняна-йогинами — теми, кто использует интеллект для превосхождения интеллекта. Шанкара, Ауробиндо, Плотин, Майстер Экхарт, Шеллинг, Нагарджуна, Платон: их умы горели столь ярко, что в процессе испепелили эго. Частное/публичное

Чуть погодя я продолжу эту тему, однако мне не хотелось бы проигнорировать и определённый критицизм: что же насчёт противопоставления частной и общественной роли интеллектуала? Многие критики, например, высказали озабоченность тем, что я-де герметично изолирован от мира и избегаю света софитов. Я не стремлюсь к свету публичности — это так, но я вовсе не являюсь герметично изолированным человеком. Всего лишь один пример: три планирующихся выпуска журнала «ReVision» будут целиком и полностью посвящены «Сексу, экологии, духовности». Более дюжины авторов беспощадно проанализируют мой труд, его плюсы и минусы, а затем в процессе взаимодействия с авторами я отвечу на их критику. Мои идеи открыты для самого безжалостного и лютого анализа, и до меня доходит каждое из критических замечаний: каждую неделю я получаю иной раз сотни факсов, телефонных звонков, сообщений, писем, не говоря уж о полудюжине людей, стучащихся во входную дверь: бомбардировка обратной связи поистине впечатляюща!

Что до общественных выступлений, которые многие люди обозначают термином «публичный», время от времени я снижаю строгость своей позиции о «непубличности». Я проводил семинары по моим работам, самое недавнее — по книге «Секс, экология, духовность» во время самого процесса её написания (в нескольких случаях с привлечением сотрудников и студентов Института Наропы). Когда я так поступаю, то никогда не ограничиваю время общения, и люди вольны спрашивать всё, что душе угодно, и общаться со мной так, как пожелают, сколь бы путаные и сложные формы это порой ни принимало.

Отмечу самый последний пример: именно в этом духе я согласился побеседовать с Дэвидом Гаем, посвятившим мне материал в журнале «New Age»; как обычно, я не ограничил разговор временными рамками. Я недвусмысленно сообщил, что буду говорить с ним столь долго, сколько ему угодно. Последний журналист, которому я сделал такое предложение, поселился в моём доме и беседовал со мной более 100 часов (см. книгу Тони Шварца «Что действительно важно: Поиски мудрости в Америке»). Г-н Гай устал спустя 7 часов, так что можно сказать, что в этом случае мне повезло.