Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 1

Послание, бичующее ношение одежды

…Тому, кто живет как мудрец-наблюдатель,

Намеки природы понятны без слов:

Проходит в штанах обыватель,

Летит соловей – без штанов.

Хочу соловьем быть, хочу быть букашкой,

Хочу над тобою летать,

Отбросивши брюки, штаны и рубашку –

Все то, что мешает пылать.

Коровы костюмов не носят.

Верблюды без юбок живут.

Ужель мы глупее в любовном вопросе,

Чем тот же несчастный верблюд?..

1932

Такое восприятие очень естественно и часто возникает само собой не только у Н.О. Вот пара поэтрических примеров [4]:

И.М. Птичкa прыгaет нa ветке, сoлoвей свистит в кусту –

Я ж сижу oдин кaк в клетке, людям истину несу.

C.Л. Птичка пикает на ветке, баба ходит петь в овин –

Больше нужно нам салфеток, самоваров, пианин!

Во-вторых, животные являются специфическим предметом изучения. Примерный ход мыслей Н.О. таков: рыбки и тем более насекомые намного проще по своему устройству, чем люди, а вот поди же, как они все-таки сложны! Так, может, хотя бы в них разобраться, прежде чем к более сложному переходить? Эта тема у Олейникова блестяще развита; иногда она смыкается с так называемой «наукой» в его понимании. Но наука – вещь серьезная, она и убить может, что убедительно показано в стихотворении «Таракан» (см. ниже). Отсюда – тема насилия и унижения. Вообще, цепочка «невинное существо (насекомое, рыбка) – познание – разрушение и/или смерть, связанные с познанием» и непосредственно примыкающий к ней вопрос о том, а нужно ли такое «познание», кажется, очень волновала Н.О. – см. мнение Л.Гинзбург (пункт 10). Вот примеры «научного познания действительности».

Пучина страстей

…Я стою в лесу, как в лавке,

Среди множества вещей.

Вижу смыслы в каждой травке,

В клюкве – скопище идей.

На кустах сидят сомненья

В виде черненьких жуков,

Раскрываются растенья

Наподобие подков….

«…сомненья в виде черненьких жуков…» – одна из блестящих «научных» метафор, сам испытывал сомнения именно в такой форме не раз.

Таракан

…Таракан сидит в стакане.

Ножку рыжую сосет.

Он попался. Он в капкане

И теперь он казни ждет.

Он печальными глазами

На диван бросает взгляд,

Где с ножами, с топорами

Вивисекторы сидят.

. . . . . . . . . . . . . .

Его косточки сухие

Будет дождик поливать,

Его глазки голубые

Будет курица клевать.

1934

Служение науке

…Любовь пройдет, изменит страсть, но без обмана

Волшебная природа таракана.

Несчастный «Таракан» породил множество ассоциаций, вплоть до сильно политизированных. Где-то читал, помню, такую трактовку его последней строфы: поскольку голубой цвет глаз является типичным для русских, то своим образом Н.О. оплакивает главного исторического страдальца – русский народ. Циничный Л.Тишков, однако, иллюстрируя стихотворение, наделил четырех вивисекторов именами от Иванова до Логинова, а персонажа в стакане обозвал «Таракан Шапиро» [10, с. 27]. Что ж, наука еще не все сказала, даже национальность жертвы пока твердо не установлена, так что подождем дальнейших открытий.

Тема взаимосвязи животного и человеческого, а также сочувствия и к тем и к другим, конечно не ускользнула от внимания авторов поэтрики [4]:

С.Л. Вылазит рыбка из икры, из головастика лягушка,

Вылазит мысль из головы, а пух и перья из подушки.

Уж так устроено в природе, что цепью следствий и причин

Соединен предмет один с другими в вечном хороводе.

И.М. Слежу я, птичек воспорханье, рыбок в oмуте кoпaнье,

Зайцев в oгoрoде скoк и свиней в зaгoне греб.

Кoгдa ж идей кaких случaйных вдруг пoсещaет грудь мoю,

Тoгдa в пoрядке чрезвычaйнoм их нa бумагу срoчнo лью.

Ю.Б. Ктo в мыслях тaк дaлёкo видит, прoзренье – вoт судьбa егo,

Ему и мухи не oбидеть, когда без мухи есть кoгo.

В-третьих, мелкие животные рассматриваются Олейниковым как равноправные партнеры и объекты бесед, рассуждений и чувств. Тут он наиболее оригинален; он резко отошел от назидательности и антропоморфизма «Стрекозы и муравья» и подобных традиционных текстов, то есть он вовсе не приписывает своим героям неких человекоподобных чувств с целью морализирования. Он неожиданным образом говорит, по сути: мы равны. Этот вид отношений наиболее загадочен. Вот, наверно, самое яркое (и знаменитое) свидетельство:

Муха

Я муху безумно любил!

Давно это было, друзья,

Когда еще молод я был,

Когда еще молод был я.

Бывало, возьмешь микроскоп,

На муху направишь его –

На щечки, на глазки, на лоб,

Потом на себя самого.

И видишь, что я и она,

Что мы дополняем друг друга,

Что тоже в меня влюблена

Моя дорогая подруга.

Кружилась она надо мной,

Стучала и билась в стекло,

Я с ней целовался порой,

И время для нас незаметно текло.

Но годы прошли, и ко мне

Болезни сошлися толпой –

В коленках, ушах и спине

Стреляют одна за другой.

И я уже больше не тот.

И нет моей мухи давно.

Она не жужжит, не поет,

Она не стучится в окно.

Забытые чувства теснятся в груди,

И сердце мне гложет змея,

И нет ничего впереди...

О муха! О птичка моя!

1934

Довольно трудно однозначно интерпретировать такой текст. Я бы что-то подобное мог написать, только «поймав случайно образ» и потом развив его до логического (абсурдного) конца; что-то такое однажды и соскочило у меня с языка: «Сидит птичкa у кaминa и в oгoнь глядит, скoтинa!»

Тут я тоже проявил слишком сильное личное отношение к птичке, чересчур экспрессивно ее обозвав. Помню, это было просто смешно и все. Возможно, и Н.О. это было просто смешно. Мы часто склонны усложнять очень простые вещи.

Но, возможно, тут есть что-то более глубокое: если рассматривать муху, с одной стороны, как символ высокой сложности явления природы, подобного человеку (как недавно стало известно, наборы генов у человека, насекомых и других существ очень схожи), с другой – как символ мимолетности, а с третьей – как символ ничтожности и ненужности, то все можно свести к такой схеме: я был влюблен в нечто, совершенно неважно во что (кого), – я постарел и расстроил здоровье, предмет любви умер – жизнь потеряла смысл, ибо чувства все еще «теснятся в груди», а любимого предмета нет. В этом случае предмет уходит, остается только отношение. Поскольку отношение очень сильное, то ничтожность предмета (мухи) только подчеркивает его значимость, и, возможно, тоску по реальному несбывшемуся отношению (любви) такой же степени страстности.

Тут важно посмотреть, что изменится, если муху заменить на что-то другое. Есть две крайности. С одной стороны, поставьте вместо «Муха» «Муся» (или «Маша») – и все будет хорошо (разве что микроскоп заменить на собственные глаза), это будет обычный и весьма тривиальный «любовный» стих. С другой стороны, можно сделать замену на нечто абстрактное и к делу не относящееся, типа «Бармаглота» Л.Кэрролла или «глокой куздры» Л.В.Щербы. Тогда читатель поймет исключительно то, что описана любовь к абстрактному предмету (но именно любовь), наподобие действий в абстрактных анекдотах. И это будет (возможно!) весьма близко к замыслу автора. Но так как муха куда яснее «куздры», то возникает дополнительный комический эффект по контрасту «высокой» любви и «низкого» предмета.