Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 2

Трудно сказать, «что», так как добиться не успели. А когда исчезали по ночам ее самые близкие друзья, он вместе с ней глухо рыдал в подушку (чтоб не услышали соседи) и повторял как заклинание: «Товарищ Сталин не знает, ему не сообщают!»

Затуманенными глазами смотрел он на веселого, не ведающего о своей близкой кончине отца на снимке, сделанном за две недели до начала войны. Отец, подтянутый, молодцеватый лейтенант (погиб в сорок первом под Рузой), мама, загорелая, смеющаяся, счастливая – они впервые всей семьей были в Крыму – и он, щекастый бутуз в матроске.

Господи, как ему хотелось взять за руку эту счастливую, уверенную в себе женщину и увести ее поскорей от всего, что ожидало ее в будущем: гибели в один год братьев и мужа, изнурительной работы в сборочном цехе военного завода, оттуда ее с тифом увезли в больницу, а он год жил в детском доме.

У него почему-то не сохранилось ее послевоенных фотографий. Осталась одна: сидит, улыбаясь, за своей пишущей машинкой. Она была отличной машинисткой, печатала грамотно, аккуратно, заказчики к ней в очередь выстраивались.

Он помнил ее пальцы, сначала маленькие, крепкие, а потом распухшие, искривленные артритом. «Не могу бросить работу, сынок, еще чуть-чуть потружусь. Пенсия-то ведь не бог весть какая».

А ему и в голову не приходило хоть немножко добавлять ей к пенсии, хотя он тогда очень прилично зарабатывал. На машину копил.

А мать, оказывается, все последние годы деньги посылала в Киев своей парализованной подруге, той самой Мухе с довоенной фотографии. Сиделку ей оплачивала.

Ох, господи, нет больше таких людей, как его мать. Только ведь всех голодных не накормишь и всех голых не оденешь…

Он снова и снова мысленно возвращался лет на двадцать назад в ее московскую комнату на Большой Бронной. Там всегда было людно, когда бы он ни пришел. Кто-то забежал на огонек чайку попить, кто-то с просьбой насчет пенсии похлопотать, у какого-то старика крыша протекла.

Он однажды не выдержал, взорвался:

– Ма, да ведь ты не СОБЕС и не ЖЭК! Я понимаю, людям помогать надо, но это же сверх всяких сил!

– Сынок, – с сожалением посмотрела она на него. – Ну в кого ты у меня такой? У тебя что, тут ничего нет?

И она показала на сердце своим коротеньким, с распухшими суставами пальцем.

– Раз идут ко мне, значит я их ЖЭК. А там такие, как ты, сидят. Понял? Ничего, починят, никуда не денутся. Не дай бог тебе быть старым и немощным – ни жены, ни детей. Хорошо, он ко мне догадался прийти… И вообще, мне надоели эти разговоры! Что значит «зачем я вожусь со стариками»? Что значит найти «более интересное занятие»? Для меня это и есть самый главный интерес – помочь тем, кому идти больше не к кому!

Она никогда не просила его ни о чем, всегда старалась сама справиться со своими проблемами. Он сердился, выговаривал: «Я что, чужой тебе, что ты ко мне в самую последнюю очередь обращаешься? »

Но, с другой стороны, надеяться, что раз ни о чем не просит, – значит, может сама, – было ему удобно. Да нет же, он очень любил мать. Но не любил тратить силы там, где можно их было сберечь.

Несколько лет назад, уже здесь, в Америке, она сломала руку. Он об этом узнал на третий день, был в командировке, мать не хотела его тревожить. Прямо с аэродрома они с женой поехали к матери. У нее были гости: одна приятельница комнату убирала, другая обед готовила, третья ее чаем поила.

– Сыночек, – просияла мать, увидев его. А в глазах было такое страдание. Бедная, она мучилась, а виду не подавала.

– Видишь, – указала она здоровой рукой на стенку, где висела какая-то бумага. – Это подруги мои график дежурства составили, кому когда ко мне приходить. Так что ты не волнуйся, я в порядке. Было, конечно, мне плоховато, но сейчас получше. Это же рука, а не сердце, плоховато, но сейчас получше. Это же рука, а не сердце.

Он поверил, что не сердце, посидел пару часов и уехал домой. А ночью ей стало плохо.

Ее и до больницы не успели довезти. Ох, если б он знал тогда, что больше ее не увидит, если бы он только знал!

Он смотрел на фотографию маленькой девочки в нарядном белом платьице с оборочками, повторял:

– Маленькая ты моя… Милая ты моя…

В соседней комнате жена включила радио, потом подошла к двери и тихо спросила: «Шура, тебе нехорошо?»

Юрий Солодкин – родился и всю жизнь до отъезда в Америку прожил в Новосибирске. Прошел все ступени научного сотрудника – от аспиранта до доктора технических наук, профессора. В Америке с 1996 года. Работает в метрологической лаборатории в Ньюарке. Рифмованные строчки любил писать всегда, но только в Америке стал заниматься этим серьезно. В итоге, в России вышло семь поэтических сборников. Проза, которая публикуется в настоящем сборнике, – его первый опыт.

Голограммы

Почему голограммы?

Как мы видим? Световую волну, рассеянную объектом, хрусталик глаза фокусирует на сетчатку, и мозг считывает изображение объекта. А нельзя ли зафиксировать не распределение яркости, как это делает сетчатка или фотография, а саму волну? Эта идея привела к изобретению голографии, которое двадцать пять лет спустя было удостоено Нобелевской премии. Не объясняя сути изобретения (это не популярная лекция по голографии), скажем только, что голограмма восстанавливает волну, которая шла от объекта при ее записи. Через голограмму, как через окно, мы видим объект, который ничем от реального не отличается. Более того, через любой кусочек окна-голограммы виден весь объект, но это эквивалентно наблюдению через замочную скважину – качество ухудшается, мелкие детали исчезают.

К чему я все это? Ион Деген назвал свои короткие рассказы-эпизоды голограммами. Замечательно, что это пришло ему в голову. Так может быть назван рассказ, который, как маленький кусочек голограммы, высвечивает картину в целом. Конечно, романы или повести дают больше деталей и подробностей. Читайте, если есть время, и получайте удовольствие. Но разве не чудо, что короткий рассказ, если он заслуживает быть названным голограммой, за пару минут позволяет в капле воды увидеть море?

Убойный градус

Наша ботаническая экспедиция, в которую я на время отпуска устроился рабочим, подъехала к Мариинску. Остановились у края города на берегу реки, разбили палатки. Одна из участниц была в этот день именинницей, и начальница попросила меня съездить в центр города и купить несколько бутылок сухого вина. Надоело, мол, пить спирт, который я каждый вечер с ее разрешения наливал в кружку из двадцатилитровой канистры и приносил к костру, вокруг которого был общий ужин.