Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 2

Г е р ц е н. Я пришел к заключению, что время сообщить Ольге и Лизе пришло. Меня теснит ложь старых предрассудков. Пора объявить всему свету правду. Лиза должна объединить оба наших имени и называться Герцен-Огаревой.

Н а т а л и. Я уже сказала. Лиза все знает.

На сцене появляется О г а р е в . Все трое подходят к авансцене. Только сейчас видно, как сильно они постарели .

Г е р ц е н ( О г а р е в у ). Натали и здесь поперек сделала.

О г а р е в (Г е р ц е н у). Я Лизе все равно письмо написал. Вот оно. (Протягивает Г е р ц е н у письмо.)

Г е р ц е н. Сам прочти.

О г а р е в ( читает ). «Я хочу сказать тебе, дорогая Лиза, что у меня на сердце. Я люблю и всегда любил твоего отца, как родного брата, оттого и вас, его детей, всегда считал своими. Я любил тебя, как собственного ребенка, так как ты дочь Натали, которая мне – как сестра. Прошу тебя, моя добрая Лиза, любить Сашу, Олю и Тату, как родных, и всегда оставаться единой семьей».

Г е р ц е н ( О г а р е в у ). Натали бессмысленно мечется по странам. Не дает мне видеть Лизу. Мучает меня и ее. Губит Лизу мне назло, и ничего поделать нельзя.

Н а т а л и ( Г е р ц е н у ). Твой дом – не мой дом. Или полный разрыв, или официальное признание брака. Ты спрашиваешь – как Лиза? Она растет, как цветок на кладбище. Квартирку нашли очень маленькую. Тридцать пять франков в месяц.

Г е р ц е н ( Н а т а л и ). Я согласен. ( О г а р е в у. ) Ради Лизы я на все согласен.

Н а т а л и ( О г а р е в у ). Милый А га, поздравь меня. Теперь я – Наталья Алексеевна Герцен.

Г е р ц е н ( О г а р е в у ). От диких порывов любви до свирепых слов ненависти – все сумбур. Сегодня ужас и желание, чтобы я спас ее и Лизу. А завтра – неуважение ко мне, обвинение во всем меня, тебя. Через час – слезы и оттепель. Ни одной записочки, ни одного слова без яда. Внутри – и страх, и боль, и злоба. Я за полгода тихой одинокой жизни отдал бы пять лет.

О г а р е в ( кричит ). Нет у тебя пяти лет! Один год всего!

Г е р ц е н. Не кричи. Первый раз слышу, как ты кричишь. ( Уходит .)

О г а р е в. Он умрет в Париже. ( Н а т а л и .) Помнишь, ты мне телеграмму выслала – Герцен совсем плох. А я не успел.

Н а т а л и ( подходит к О г а р е в у ). Я специально приехала. Я должна тебя спасти.

О г а р е в. Меня не надо спасать. Я живу с Мэри пятнадцать лет. Она никогда меня не оскорбляла, ухаживала за мной, не мешала выпивать, любила меня.

Н а т а л и. Твоя Мэри – грубая грязная женщина. Она недостойна тебя.

О г а р е в ( кому-то за занавесом .) Natalie says you are a dirty woman. ( Н а т а л и .) Мэри просит тебя выйти вон.

Н а т а л и. Как ты опустился. Ну и оставайся прозябать с этим ничтожеством. ( Отходит от О г а р е в а .) Он умрет в своей деревне под Лондоном. ( Начинает плакать .) А за два года до кончины получит письмо.

О г а р е в. Письмо? ( Берет в руку письмо .) Я не хочу никаких писем. ( Разглядывает .)От Тургенева? ( Читает. ) «Дочь Герцена и Огаревой Лиза десять дней тому назад отравилась хлороформом – после ссоры с матерью и чтобы досадить ей. Это был умный, злой и исковерканный ребенок, семнадцать лет всего! Да и как ей было быть иной, происходя от такой матери». ( Бросает письмо .) Лизу жалко. Слава Богу, Герцен не дожил. ( Уходит .)

Н а т а л и ( одна на сцене ). Двадцатый век давно на дворе. А я все живу. Вернулась в Россию, в Яхонтово. Основала маленькую библиотеку, учу крестьян грамоте, помогаю советом, пишу прошения, ухаживаю за больными. Я всю жизнь мечтала приносить пользу... Затеяла вот мемуары писать. Как Герцен учил. ( Смеется .) Дни идут, не ранят. А вот с ночами плохо. Сны – моя мука. И мое счастье. Закрываю глаза и качаю на руках Лелю. Или вижу Лизу. На днях я спросила Лизу: Лизонька, ты меня любишь? А она губки надула и молчит. Вчера Герцен приснился. Он возвращался из поездки домой, такой оживленный, светлый. Ой, чуть не забыла!.. ( Вытаскивает чемодан .) Это его чемодан. ( Открывает чемодан .) Вот его последняя шляпа, белье, подтяжки. А это – зимняя шапка Огарева. А вот это – Олин кораблик. Тот самый. Она его Лизе подарила. Я ведь так стремилась к идеалу. Я так хотела счастья. Я так их любила – Огарева, Герцена, Лизу, Лелю, Лешу. Боже, за что ты караешь чад своих?

ЗАНАВЕС

Бен-Эф, по жизни Ёся Коган, – родился и всю жизнь прожил в Москве, пока не переехал в 1992 году в Штаты. По образованию математик, кончил мехмат МГУ, защитил кандидатскую диссертацию. Приехав в Нью-Йорк, читал вводные курсы лекций по статистике в Курантовском институте, потом работал в Чикагском и Иллинойском университетах, в последнее время – статистиком в фармацевтических компаниях. В начале 70-х посещал поэтическую студию «Луч» Игоря Волгина при МГУ. Имеет свою страницу на сайте stihi.ru.

Стихотворения

Свет от еврейской свечи

Mr. Pipiskin

с Madam Sisyulevich

счастливо прожили жизнь:

манная каша

на ужин из миски,

свет потушили –

держись!

– Милый Арон,

ты храпишь, как из пушки!..

– Сарочка, ты не права!

Попа холодная,

как у лягушки,

дай я согрею тебя!..

Пятницы вечер –

Зажженные свечи,

Хала, бутылка вина,

ах, до чего

эта жизнь скоротечна:

выпита рюмка до дна...

Жизнь замирает,

Звезда догорает –

Смерть подбирает ключи...

Бьется,

горит

и нас всех согревает...

Бьется,

горит

и

не умирает

Свет

от

Еврейской свечи.

За старою дверью

За старою дверью за узким окном

горит огонечек и ночью и днем

горит огонечек любви по ночам

его никому никогда не отдам

с тобою одною его разделю

тебя как лучиночку им опалю

и в пламени жарком любви до конца

замерзшие наши оттают сердца

и губы почувствуют горечь любя

ну как же скажи мне я жил без тебя

в пустыне холодной сквозь снег и песок

как волк обезумевший душу волок

придушенной ланью надежду свою

вдруг губы твои мне шепнули люблю

Самое хорошее...

Место ниже живота,

волосом поросшее...

Из всего, что знал когда –

самое хорошее!

Змий лукавый искусил,

иль Господь сподвинул? –

Целиком, что было сил,

сдвинул половины:

стали плотью мы одной,

как Адам и Хава, –

как велел Отец родной, –

Честь Ему и Слава!

На улице Просторной

С.Л.

В Черкизово,

на улице Просторной,

тот дом под снос,

еврейская семья:

сестра и брат –

забытая история

опять мне лезет

в голову

сама.

Нам было с ней тогда по девятнадцать,

весна пылила из-за всех углов

и до смерти

хотелось целоваться –