Ты - Алана Инош

– Уфф… И зачем я только уехала… Надо было бросить все дела к чёртовой бабушке, – сокрушается Александра, вытирая лоб и со звяканьем бросая полный пакет перед собой. – Ты – важнее… Ох, Лёня, Лёня… Тебе же нельзя пить, понимаешь ты?..

Твоей сестре пришлось срочно уехать из города по делам, и вот, пожалуйста – я такое отчебучила. Тупо забила на работу, за пять лет уже сидевшую у меня в печёнках, и до розовых слоников нагружалась «лёгким» пойлом, не перенося вышеупомянутую водку на дух. Я пыталась упиться до отупения, чтобы хоть на какое-то время вырваться из-под власти экзальтированной вдовы в чёрной шали – моей боли.

– Так, а это что? Ну, ни хрена себе! – Александра извлекает из недр подкроватного пространства литровую водочную бутылку. Пустую, как и всё ранее выловленное.

– Это не моё, – вырывается у меня хриплый стон. – Это Илья с Иваном пили.

Глаза Александры грозно блестят знакомой амальгамой боли.

– Так это с ними ты тут квасила? – хмурится она. – Ну, я этих алконавтов по стенке размажу…

… … …

«У-у… Да ты тут уже полным ходом, – невесело усмехнулся Илья. – Как хоть твоё самочувствие-то? Позволяет?»

Ощущая себя на палубе корабля в жестокую качку, я прислонилась к дверному косяку.

«Да пох* моё самочувствие… Пох* всё. Лишь бы эта вдова надо мной не истерила…»

Илья переглянулся с Иваном.

«Лёнь, тебе уже э-э… хватит. Никаких вдов тут вроде нет».

«Это я так называю боль, – усмехнулась я. – Поэтесса хренова…»

«А-а…»

Иван стал похож на сбежавшего из концлагеря узника – живой скелет. Изжелта-бледный, с тёмными кругами под глазами, он почёсывал потемневшим от никотина пальцем хрящеватый нос, выступавший на худом лице, как птичий клюв. Во мне шевельнулась тревога – проснулась и глухо заворчала, как старый пёс-засоня.

«Вань, ты чего, сорвался опять? Что-то выглядишь хреново».

Он хмыкнул, шмыгнул своим клювом.

«Не. Я в завязке. Так, просто худой чё-то». – А на туго обтянутом кожей черепе – редкие всклокоченные вихры с первыми проблесками седины…

… … …

Это был второй из трёх дней. Ребята пришли поддержать меня по-дружески… Ну, вот такая у них получилась поддержка.

– Не надо никого размазывать, Саш. Они ненадолго зашли. Я всё в основном сама… одна.

Вдова в чёрной шали уже не воет и не заламывает рук, она полулежит в кресле – в отключке. Лишь изредка её веки приподнимаются, чтобы явить миру мутный, потусторонне-расфокусированный взгляд. Мда, неплохо я постаралась.

Александра с горечью в глазах склоняется надо мной.

– Лёнь… С твоим здоровьем вообще алкоголь нельзя. Что ж ты делаешь? – вздохнула она.

Вместо ответа я распрямляю сжатое в комок тело, дотягиваюсь до тумбочки и беру тонометр. Надев манжету, нажимаю на кнопку. Через минуту прибор показывает 130/90.

– Ну? – хмыкаю я. – Хоть в космос запускай. С моим здоровьем всё не так уж плохо, не драматизируй.

Александра качает головой. Бросив водочную бутылку в пакет к остальным «следам преступления», она поднимает его и уносит в прихожую. Вернувшись, останавливается в дверях – высокая, стройная, длинноногая и грустная, с серебристым блеском боли в глазах.

– В общем, так. Завтра идёшь на работу. Я сама тебя отвезу и прослежу, чтоб ты вошла в дверь.

*

Память предоставляет лишь вспышки-отрывки самого страшного дня в моей жизни.

Я сижу в кресле, поджав ноги и обняв твой рюкзак, а какие-то чужие женщины моют в квартире пол. Такой обычай – чтоб не родственникам. Хотя я тоже не родственница тебе… Ах, да, совсем забыла, что для соседей я – твоя троюродная сестра.

Гроб на двух табуретках во дворе. Я боюсь на него смотреть… Так он и отпечатался в памяти – расплывчато, расфокусированно. Прощаться подходит много народу, и почти никого я не знаю.

Две слепые девочки. К гробу их подводит женщина лет сорока с короткими обесцвеченными волосами – наверно, преподавательница из твоей школы.

Серое небо, первые жёлтые листья на асфальте – длинные и узкие, ивовые. Я не даю волю своему горю, не позволяю себе упасть на колени и заголосить… Чтобы люди не задались вопросом: а кто я тебе? Моё горе слишком сильно для сестры, и я боюсь, что люди догадаются о моих к тебе чувствах… Хотя не всё ли равно теперь? Но привычка «шифроваться» держит меня в своих удушающих тисках и сейчас.

Ваня, тощий, как аист, голенастый и болезненно длинноносый, поёт под гитару твою песню. Ту самую, со строчкой «свет в окне оставить не забудь». Хороший у него голос на самом деле, даже удивительно. От такого хиляка как-то не ждёшь столь мягкого и мужественного вокала. А на крышку гроба падают комки земли, скрывая тебя от меня навсегда. Я изо всех сил стараюсь на людях быть твоей сестрой, а не вдовой.

Сидя в кресле, я снова обнимаю твой рюкзак. На нём остались пятна крови… Твоей, чьей же ещё? Дома собрались только самые близкие: Александра, мой брат, Иван с Ильёй. Звенят струны гитары и звучит твоя песня: Ваня – молодец. Он поёт, конечно, по-своему, но что-то от твоей манеры исполнения есть… Боль-вдова стоит с бледным лицом, стиснув руки у груди, готовая запричитать. Я мысленно глажу её по плечам: «Не надо». Поникнув головой, она закрывает полубезумные от горя и выцветшие от слёз глаза. Чёрная кружевная шаль скользит с её седых волос.

Я так и не разглядела твоего лица напоследок. Может быть, на нём были ссадины, а может, нет… Слишком страшно мне было в него посмотреть.

*

До одиннадцати утра рабочий день идёт нормально, а потом приходит хозяйка – стареющая климактерическая особа с гладко зачёсанными со лба волосами и властным блеском в мышиных глазках за стёклами очков. В своём вечном цветастом платке на плечах, сутуловатая и щупленькая, она похожа на учительницу с тридцатилетним стажем. Чем-то она напоминает мне «химичку», из-за которой я химию в школе терпеть не могла.

– Пойдём, – коротко бросает она мне, не дав даже дообслужить покупателя, выбиравшего самоучитель по английскому.

В служебном помещении, бывшем одновременно и складом, и администраторской комнатой (площадь у нас маленькая), она усаживается в кресло перед компьютером. Заваривая себе вонючий кофе из пакетика, говорит:

– Дорогуша, я приняла решение с тобой расстаться. Уффф, – морщится она, помахивая рукой у лица. – Попахивает… Всё с тобой ясно, голубушка. В общем, меня не устраивает твоя работа. Да и здоровьем тебе надо бы заняться, а то уже на ладан дышишь… Гробить себя не стоит, костьми тут ложиться – тоже.

Нет, я не в шоке. Мне уже всё как-то безразлично. Рвётся последняя ниточка, связывающая меня с этим местом, но мне не больно. Жаль будет только расставаться с коллегами – хорошие девчонки, а вот начальница… Плакать и скучать не буду, это точно.