Чистяков Юрьевич - Попадают по-разному

- Что с ними делали, когда надоедали? Как здесь? Чик по горлу?

- Нет, замуж выдавали. Ещё художников иногда приглашал, чтобы их писали.

- М-да, храатам до нас по развитию - как до Луны на карачках. Как его звали, а то что-то не припомню такой истории?

- Забыл, - мне показалось, чуть замешкался, отвечая. Мне кажется, генерал уже давно чем-то болен, но притворяется здоровым.

- Нужного вон сколько позабывал! Взамен же набрался... Парков Оленьих. Пошли поглядим, с кем там храат развлекался. Пока чего-нибудь не испортили.

Подходя слышим громовой хохот. Солдаты стоят кругом. Расступаются.

Посреди круга в грязной луже стоит закрывающаяся руками девушка. Показалось, голая. Приглядевшись, вижу, - нет. Эта ткань от воды полупрозрачной становится, да к телу липнет. У некоторых солдат в руках вёдра.

Дина смотрит, уперев руки в бока. Все знают - насильников она казнит. В военное время - особенно. Но тут-то пока ничего не произошло.

Девчонка меня точно младше. Храату под сорок. Если бы она одна тут была, ещё можно было бы понять. Тут их вон сколько.

Мёртвых.

- Хватить реветь! - орёт Дина на местном.

Дёргается как от удара, но глаза открывает. Огромные. Как у оленёнка, тьфу на твои истории, генерал!

- Сюда иди!

Двигается как кукла, что за верёвочки дёргают.

Дина рассматривает безо всякого выражения.

Как расхохочется.

Девушка падает. Госпожа, хмыкнув, говорит.

- Так и думала, за этим богомольцем и веры защитником, мечом божьим, сыном свинячьим какое-нибудь дерьмецо водится. Он девочек любит! Всего-то! Вместо господа!

- Собор в столице собирается, многие святые отцы прибыли уже, - замечает лазутчик.

- Понятно, чего их в город не повезли! Вдруг кто из особо упёртых узнает, как правитель развлекается. Рэдд, я с тобой или с Кэр спорила, что благородный дикарь - это выдумка философов?

- Не со мной.

- Жаль. Наука была бы кой-кому. Просто выбросили как игрушки ненужные, дабы не помешали серьёзным людям о высоком разговаривать. Да и кормить лишние рты в осаде ни к чему.

- Их же немного.

- Они вещи. Не люди. Их ценить не обязательно. Тем более, им наверняка сказали, умирают за веру и в рай попадут. Им же себя убивать нельзя.

- Меня не убьют? - про девушку-то мы и забыли, а она спрашивает по-грэдски.

- В обоз к вспомогательным отправлю. Там женщин полно, присмотрят.

- Там её точно убьют, притом медленно и мучительно, - скучно замечает лазутчик.

- Почему?

- Рабы с полей ненавидят господских подстилок. Тем более, таких холёных.

- Тут её прирезать, - предлагает Рэндэрд, - и вся недолга. У неё на боге мозги уже свёрнуты. Дельного ничего не выйдет, а шлюх у нас и так хватает.

Кошусь сначала на генерала. Большеглазую он одним ударом кулака убьёт. Потом на Госпожу. У той в глазах играют искорки болезненно-злого веселья.

- Осень, тебе служанка не нужна?

Вот так так!

- Это награда или наказание?

- Это приказ. До утра можешь быть свободной. Пусть она себя в человеческий вид приведёт.

Надо идти. Рэндэрд тихо сказал, но я услышала.

- Зачем вам это?

- Мы тут собрались из нелюдей делать людей. Вот с этой и начнём.

- Где жила раньше? Веди!

Странная у неё походка. Вроде, ничего не повредили. Чего она так ноги переставляет? Учили будто так ходить.

В этой комнате не была. Но они, похоже, все одинаково жили. Плюхаюсь в кресло, расстёгивая шлем. До этого только маску отстегнула.

- Мокрое снимай.

Закрыв глаза, откидываюсь на спинку кресла. Здоровое, глубокое и мягкое. Я не выспалась. Полночи то туда, то сюда скакала. Отставшей части новое направление. Командиру соседней колонны донесение. Раз Госпожа на ногах, то и остальные должны. Только вот не все из стали.

- Вы спите, господин? - почему-то шёпотом. Не сразу соображаю, обращаются ко мне.

- Нет.

- Вы устали? Помочь раздеться?

- Зачем?

- Вы меня не хотите?

Что!? Поворачиваюсь. Она голая на кровати на животе лежит. Смотрит на меня так...

- Ты что дура?

Непонимающе моргает длиннющими ресницами.

- Но меня же вам подарили...

Соображаю, я говорила на местном, она на грэдском.

- Я тебе велела одежду поменять, а не глупостями заниматься. Вставай и одевайся.

Нарочно медленно поднимается.

- Я вам настолько не нравлюсь. Если нет - то хоть кем у себя оставьте... Только остальным не отдавайте! - теперь разрыдаться готова. Только на меня слёзы не действуют, да и утешать не умею.

- Повторяю, вставай и одевайся. И вообще, все свои вещи собери. Только столько, сколько сможешь в руках унести.

- Мы здесь не останемся?

- Нет. Я из тех, кто утром не знает, где будет спать следующей ночью.

Небогато прожиток. Или наоборот? Ведь всё такое воздушное. Не кожа с железом, как у меня. Платье и прочее в Замке остались.

- А как к вам обращаться господин? Извините, я вашего обращения не знаю.

Криво ухмыльнувшись, подхожу вплотную. Она вся как-то съёживается. Глаза опущены.

- Я - Осень. И если на то пошло, я не господин, а госпожа.

- Ой! - удивившись совсем по-детски, отступает на шаг, рассматривая меня.

Я по-прежнему ухмыляюсь. Шуточки у Госпожи... Не всегда смешные, скажем так.

- Прошу простить, Госпожа Осень, - глазки опущены, поза хоть статую "Покорность" лепи.

Равнодушно киваю. Она неожиданно улыбается, и говорит совсем другим голосом.

- Жаль, Госпожа сразу не сказала, кто она. Я ведь и с девушками умею. По всякому радовать умею. - языком по губам так проводит, меня чуть не вывернуло. Хотелось ударить. Сдержалась. Ей и так досталось. Вот и цепляется за жизнь теми способами, что умеет.

- С этим ко мне тоже не лезь. Прибью! Лучше скажи, где сама этому научилась, думала, тут про это не знают.

- Прежний господин и его гости очень любил смотреть... Когда мы по двое, по трое. И больше иногда. Да и господин не всегда был здесь... - снова этот взгляд.

- Глаз выбью ещё так на меня посмотришь.

- Да, Госпожа. Я всё собрала, госпожа.

Киваю на столик, где косметика разложена.

- А это?

- У рыбок у всех одинаковое.

Пропускаю рыбок мимо ушей.

- Зато, в другом месте этого нет. Собирай тоже.

У неё и ящичек лакированный нашей работы для всего этого барахла был. Ловко складывает.

- Ты давно здесь?

- Да. Второй год.

- А до этого?

- Меня в девять лет продали в цветочный дом.

Ну, надо же! Даже название у нас содрали. Другое дело, у нас за продажу в этот дом казнят. Туда только вступить можно по своей воле и по достижению брачного возраста.

- Кто продал?

- Родители. Год голодный был. А за девочек хорошо платили.

Кажется, понимаю, почему на Чёрном Юге назвать кого работорговцем - самый зверский способ самоубийства. Только как тогда называть тех, кто своими детьми торгует.

- Сюда как попала?

- На последнем году приглянулась. Меня и выкупили. Полгода там жила. На праздник для прежнего господина в подарок готовили.