User - ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Оценим подвиг тот по первородству

Высоких Душ, что одолеют мрак.

Многое из того, что видел и чувствовал Семён Степанович в просторах Пушкиногорья,

осталось за пределами его рассуждений и рассказов.

Этим он делился только с самыми близкими людьми.

А причиной умалчивания было то же опасение, которое мешало многим космонавтам

откровенно признать, что полёты в Космос укрепили их веру в Бога, или заставили понять, что

Божественность Мира безусловна.

Однажды, после очередного урагана, который превратил в бурелом большую часть

старых сосен, Хранитель вышел на расчистку парка от бурелома. С ним на эту нелёгкую работу

вышли все сотрудники заповедника.

Кто-то углубился в чащу. Кто-то шёл поодаль. А Семён, остановившись около огромной

древней сосны, поверженной ураганом, обратил внимание на воронов, которые мелькали на фоне

очищающегося от туч небосвода, как чёрные молнии.

С удивлением он обнаружил, как странно и жутковато светились глаза птиц. Их лучи как

будто пронизывали тебя насквозь и вызывали дрожь. Семён невольно перекрестился и

перекрестил пространство заповедника..

И вдруг птицы пропали. Это было необыкновенно и неожиданно. После этого случая он

ещё раз убедился, что ущерб, наносимый заповеднику, не обходится без участия недоброй силы.

Он приобрёл икону Божьей Матери «Утоли моя печали» и хранил её в недоступном для

других месте, часто обращаясь к ней мысленно в самые трудные моменты жизни.

299

Однажды, – это было в начале 70-х годов, – Семён шёл по тропинке и увидел, что

навстречу ему идёт человек среднего, скорее даже – высокого роста. Он был в ярко-красной

рубашке под поясок. Тёмно-каштановые волосы золотились под жарким июньским Солнцем.

Приближаясь к незнакомцу, Хранитель заметил во всём облике его нечто очень близкое и

родное. И вот он уже не сомневался – навстречу ему шёл сам Пушкин.

Те же густые, но не чёрные, а скорее русые бакенбарды, походка упругая, быстрая,

спортивная.

Лицо озарилось белозубой улыбкой, на Солнце блеснули знаменитые пушкинские перлы.

А глаза, глаза! Они сияли, сверкали синими огнями, источая необычную магию доброты

и света.

Вся фигура Поэта была окутана сиянием. Семён заметил, что Поэт был подпоясан не

ремешком и не пояском, а обыкновенной довольно толстой верёвкой.

Гейченко не почувствовал ни удивления, ни испуга. Он готов был произнести

приветствие и только открыл рот, как видение исчезло. Как будто ничего и не было…

Он рассказал об этом случае только жене.

Она не удивилась и, в свою очередь, сказала ему, что однажды в усадьбе Тригорского на

аллее видела пару: мужчину и женщину в одеяниях 19-го века. И по силуэтам угадала, что это

был Пушкин и Анна Керн. Больше к этому разговору они не возвращались.

Но следующий случай, произошедший с директором Заповедника, ещё более укрепил в

нём чувство глубокой убеждённости, что вся жизнь его и деятельность в Святогорье находится

под неусыпным бдением Небесных Светлых Сил. И сам Пушкин не оставляет его без своего

внимания.

Это произошло ранней весной, где-то в конце семидесятых годов. День разгорался

яркий, солнечный. Семён был занят во дворе очередными хлопотами по благоустройству

помещений музея. Вышел на крыльцо, что-то заставило взглянуть на Небо.

И увидел необычную картину: на голубом небесном своде чётко вырисовывался профиль

Пушкина, именно такой, каким мы знаем Поэта по его самому знаменитому авторскому рисунку,

который является символом «Литературной газеты».

Профиль был нарисован белой небесной нитью, похожей на белый след, какой оставляет

после себя реактивный самолёт. Изображение держалось не менее пяти минут.

Семён пожалел, что рядом не было никого, кто бы мог удостоверить истинность видения.

Были и другие моменты, когда в дни Пушкинских праздников приезжали гости из разных

городов, приходили жители окрестных деревень. В усадьбе собиралось много народа. И Гейченко

не раз ловил себя на мысли, что в толпе то и дело мелькало лицо Пушкина. Его трудно было с

кем-то перепутать. Но фигура эта исчезала так же мгновенно, как и появлялась.

После встречи в лесу с Поэтом, идущим в красной рубахе*, Гейченко купил себе верёвку,

приблизительно такую же, какой был подпоясан Поэт, и стал носить рубаху навыпуск,

подпоясываясь верёвкой…

*Это проявилось ясновидение у Гейченко.

А Поэт Хранителю и нам даёт наказ:

Нет, радость одолеет грусть и старость.

Ни раздражения, ни злобы – нежность чувств.

Одна лишь нежность нам с тобой осталась

И вера в жизнь на паперти искусств.

Твори же рай в Душ и только рай!

И раем ад Души уничтожай!

Но мы продолжаем путешествовать по Пушкиногорью и Свирель задаёт вопрос

любимой реке Поэта – Сороти:

Свирель:

Скажи, о, Сороть, что в Душе

Хранишь о незабвенных прежних летах?

СОРОТЬ:

Прикосновение Поэта – России верное клише.

В моей воде отражены Его глаза – глаза Пророка.

Голубизною светит Око, и наливается слеза.

300

Песчаный берег помнит след Его ноги, где шёл Поэт.

И каждый камень у дороги, и каждый кустик у реки

Содержит пульс Его руки, Его надежды и тревоги.

И тут же слышен отклик Поэта:

НАПОМИНАНИЕ

Тоскую. Годам нет забвенья.

Я в мыслях к Сороти лечу.

Соединить в Душе хочу

Любви летучие мгновенья

С волной её прикосновенья.

Она как женщина во мне

Живёт, прозрачна и игрива,

И своенравна и красива,

Как белый лебедь на волне.

О, дай мне, Сороть, эту длань.

Она прозрачна, словно полдень.

Её теплом спешу наполнить

Свою ладонь, чтоб в эту рань

России о себе напомнить.

***

Привычка юного Поэта –

Плескаться, плавать и нырять,

И на приволье загорать.

Он прав, скажи, на то, мой друг, и лето!

Тригорское манило Пушкина ещё и возможностью заниматься самообразованием. Он

всегда жаждал знаний.

А у хозяйки имения Прасковьи Александровны Осиповой-Вульф была великолепная

библиотека, где Поэт пропадал часами. И пространство библиотеки содержит память об этом

времени:

ПАМЯТЬ БИБЛИОТЕКИ

Свеча горит в подсвечнике чугунном.

И в лакированной поверхности стола

Огонь дрожит, как луч при свете лунном,

И освещает молодость чела,

Склонённого над мудростью страницы.

Летят года. Но остановлен час,

В котором голубых очей ресницы,

Порхая, как полуночные птицы,

Чтеца залётного возносят на Парнас.

Его прикосновеньем дышат стены.