Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том II

Этот Капитан был немного грубоват, потому он не захотел вежливо принять мое извинение; он довольно резко ответил мне, что не понимает, как я это себе представляю; никогда не следовало распоряжаться деньгами, тебе не принадлежащими; его деньги не принадлежали мне до тех пор, пока он не вступил бы в мою должность, именно так положено поступать в свете, и никому не позволено преступать эти границы. Я ему возразил, не заносясь, но и не унижаясь, поскольку, если бы я повысил тон, ему могло бы показаться, будто я ищу с ним ссоры, потому как я должен ему деньги; я с ним совершенно согласился, что так поступают по отношению к закладу, но его деньги показались мне моими, и, следовательно, я мог воспользоваться ими, как я и сделал, не нарушив самых строгих правил честности; однако я был весьма раздосадован этим сегодня, поскольку все обернулось иначе — это все, что я мог предложить ему в свое оправдание, предположив, во всяком случае, что я допустил ошибку, за какую мне необходимо было бы извиниться; я, тем не менее, так не полагаю, и он сам, без сомнения, не будет так [252] полагать, если соизволит над этим немножечко поразмыслить.

Он был настолько невоспитан, или, лучше сказать, так груб, что не обратил никакого внимания на мой ответ. Он начал ужасно мне хамить. Я не особенно сдержан сам по себе, а тут я почувствовал, как он неоднократно доводил меня до бешенства. Однако я все еще держал себя в узде и ничего ему не говорил, поскольку речь шла о деньгах, и я боялся, какие бы резоны ни были на моей стороне, все равно, может быть, для меня не пожелают сделать никакого исключения из поговорки «кто должен, тот и виноват», но, казалось, мое терпение делало его еще более наглым. Наконец, когда я уже несколько раз закусывал губы, лишь бы помешать себе ответить ему всем тем, что мое возмущение вкладывало мне в уста, один из моих друзей вошел в комнату, совершенно ничего не зная о том, что там происходило. Он только узнал, в какой манере мое дело обернулось при Дворе, и зашел меня с этим поздравить. Он счел себя тем более обязанным это сделать, что я всегда питал особое уважение к нему, и он никогда, ничуть не больше, чем Месье де Навай, не одобрял моего решения, какое я намеревался исполнить. Я был необычайно рад его увидеть, потому что нуждался в свидетеле, кто мог бы дать отчет о моем поведении, особенно если Капитан вынудит меня на деле дать отпор его наглости. Итак, когда я без всяких затруднений объяснил ему, что происходило между нами, он взял слово и сказал этому Капитану, что, кажется, он был совсем неправ; не сбегу же я ради тысячи экю, и когда бы даже я растратил все его деньги, никто бы не смог меня за это порицать, поскольку, как я уже очень хорошо ему об этом сказал, я имел все основания считать их своими.

Капитан, кто был намного более заинтересован, чем рассудителен, ответил, что он был слишком близким моим другом для того, чтобы пожелать встать на его место. Наконец, слыша, как он продолжал меня оскорблять по-прежнему, мой друг не [254] нашел в себе столько же терпения, сколько его оказалось у меня. Он сказал, что ему надо заплатить, не откладывая ни на один момент, поскольку такой человек не даст нам передышки; он сам раздобудет ему тысячу экю, но пусть он позаботится, пока сам он будет их искать, обеспечить себе одного друга, кто помог бы ему показать нам, как ему, так и мне, что у него такая же добрая шпага, как и задиристый язык. Капитан ему ответил, что если дело стало только за этим, чтобы ему получить назад его деньги, то очень скоро все разрешится; ему стоит лишь за ним сходить, а тот со своей стороны пусть сделает то, о чем он ему сказал. Мы чистосердечно поверили, и мой друг, и я, что он говорил естественно, и то же самое, что и мы оба могли бы сказать, если бы оказались на его месте. Но вместо того, чтобы поступить, как он нам говорил, он отправился прямо к Маршалу де Клерамбо и понарассказал ему все, что захотел. Он ему доложил, что вместо того, чтобы вернуть ему его деньги, я ему будто бы заявил, что уже истратил большую часть. Маршал ему поверил, поскольку не знал, что это был бесчестный человек. Итак, один момент спустя ко мне явился Стражник с приказом предстать перед Сеньорами Маршалами Франции, дабы отдать им отчет в моих действиях. Никогда человек не был более удивлен, чем я, когда увидел этого Стражника. Я заподозрил в то же время, от чьего имени он был ко мне послан, и он признался мне в этом сам.

Тем временем мой друг вернулся с тысячей экю, как и обещал. Он продал всю свою серебряную посуду, лишь бы вытащить меня из этого дела. Он был почти так же удивлен, как я, когда увидел Стражника, и никак не хотел поверить, будто тот явился от его имени, пока я ему не сказал, что Стражник первый это подтвердил. Но, когда бы даже он не пожелал этого подтвердить, нам оставалось совсем недолго, чтобы самим об этом узнать, так как Капитан вовсе не возвратился, как он нам пообещал, и показался перед нами только в ассамблее Маршалов [255] Франции. Маршал де Клерамбо собрал эту ассамблею в тот же день собственной властью, и когда он предупредил меня, что мне следует там появиться, я предварительно отвел моего Стражника к Месье де Навайю, кому я хотел сказать, что не сумею прийти поблагодарить Месье Кардинала при его утреннем туалете, как он мне рекомендовал, из-за приключившейся со мной досадной неприятности. Я уже не застал его дома и написал ему записку с подробным объяснением, но мой лакей так и не смог ему ее передать, хотя я специально направил его к Месье Кардиналу, где, как я прекрасно знал, он непременно будет. Разумеется, он там был, но один Гвардеец, кто меня не любил и, как назло, стоял в этот день у дверей, ехидно отказал лакею в доступе, а у того не хватило соображения пожаловаться Бемо или какому-нибудь другому Офицеру этой Роты, дабы сделать тому убедительное внушение. Так как все они были моими друзьями или, по меньшей мере, моими знакомыми, они бы не преминули дать ему поговорить с тем, кого он искал. Итак, его дурость явилась причиной этого недоразумения, и Месье Кардинал пришел в совершенное возмущение, не увидев меня в числе посетителей. Это по его приказу Навай являлся ко мне, хотя он и сделал из этого для меня тайну; итак, поверив, что я, может быть, вскочил в почтовый экипаж и уехал, поскольку ему отрапортовали, что я получил свои деньги, он сказал Навайю, если я совершил проступок вроде этого, после всего, что тот сказал мне от его имени, я могу рассчитывать, что он прикажет меня арестовать повсюду, где бы я ни находился. Навай ответил, что Его Преосвященство прекрасно это сделает, но он не верил, чтобы ему пришлось взять на себя этот труд; он слишком хорошо меня знал, чтобы решиться обвинить меня в подобной выходке; по правде, я не изменял своей Нации в том, что касается гордости, но каким бы гордецом я ни был, я всегда сумею усмирить это чувство разумом; если ему будет угодно, он в тот же час отправится [256] разузнать, что помешало мне исполнить мой долг, и он немедленно явится к нему с ответом.