Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том II

Я был обрадован, хотя он мне сказал это достаточно бесцеремонно, что от меня не требуют ничего другого, как заплатить. Я боялся, как бы нам не устроили дела из вызова на дуэль, сделанного Капитану моим другом, и как бы нас не отправили в тюрьму, как одного, так и другого. Он присутствовал при всем, что происходило, и я старался его задеть, дабы он выблевал все то, что было у него на сердце. Я намеревался после этого принять манеру поведения, следуя совету моего друга; но едва я увидел, как он по-прежнему сохраняет молчание и ведет себя достаточно скромно, не обвиняя других, из страха, как бы самому не погубить себе репутацию, как я сказал Маршалу д'Эстре в ответ на его грубость, с какой он обратился ко мне, что он бы не увидел меня перед собой в настоящее время, точно так же, как и перед Сеньорами другими Маршалами Франции, если бы я имел дело с человеком, кто захотел бы дать себе труд потерпеть меня, подождав всего лишь [260] двадцать четыре часа; я действительно уже нашел недостававшую мне тысячу экю и возвращу ему его сумму полностью, стоит ему только зайти за ней ко мне хоть сейчас. Я, конечно же, затаил некое коварство, говоря ему это. Я хотел нагнать на него страха, зная по опыту, что он не слишком в себе уверен. Потому этот Капитан, взяв в то же время слово, ответил мне, что не было никакой необходимости заходить за деньгами ему самому; ведь он же принес их ко мне домой, и я должен доставить их обратно к нему или, по меньшей мере, к его нотариусу, жившему на полдороге. Этот нотариус обитал совсем рядом с Сент-Эсташем, сам он подле Сент-Мари, а я напротив Пале-Рояля. Маршал де Клерамбо взял слово по этому поводу и сказал, что после того, как этот дворянин вынудил меня явиться к ним, он не считал, что было бы слишком кстати заставлять нас встречаться с глазу на глаз перед тем, как наше дело полностью не завершится; итак, если с ним согласятся, я отнесу эти деньги к нотариусу, а тот вернет мне мою отставку.

Остальные Маршалы Франции кивнули, одобрив его мнение, и я отнес эти двенадцать тысяч экю к Ле Ка, где Капитан не осмелился появиться, чтобы их принять. Это не помешало тому, что я отдал их нотариусу, а когда я получил в руки мою отставку, дело на этом бы и закончилось, если бы у нас не оставалось на сердце, у моего друга и у меня, все, что произошло. Мы хотели призвать его к ответу, вот почему мой друг нашел его на следующее утро, захватил его прямо в постели, так что тот не смог бы отрицать оскорбления, когда бы у него текла кровь в жилах. Но так как он был вовсе не таков и готов был выслушать любой комплимент по своему поводу, и когда даже мой друг сказал ему, что он навеки прослывет трусом, пока не даст нам удовлетворения, он ему ответил, якобы Богу не угодно, чтобы он когда-нибудь допустил такую ошибку; ему известно, что Сеньоры Маршалы Франции не только запретили нам подобные дела, но еще и заставили нас [261] обняться; итак, это означало бы сделаться виновным вдвойне, нарушив их приказы, поскольку, изменив тому, чем мы обязаны им, мы изменили бы и обязательству перед Его Величеством, и он поостережется сделать что бы то ни было вопреки его долгу. Мой друг был крайне настойчив; итак, абсолютно не жалея его после этого ответа и не жалея себя самого, он наговорил ему столько обидных вещей, что другой, наконец, сделал вид, будто почувствовал себя оскорбленным; итак, сказав моему другу, что он не будет сохранять никаких ограничений теперь, поскольку здесь задета его честь, он назначил ему свидание в Булонском лесу, где мы будем драться двое-на-двое. Мой друг явился рассказать мне обо всем этом, и насколько ему потребовалось унизить этого Капитана, чтобы привести его в чувство. Я не благословил бы ничего лучшего, но, сказав ему в то же время, будто меня посетило предчувствие, что все это пахло изменой, и что я бы ему не посоветовал оказаться на этом свидании; он мне ответил, что не помешает мне туда не ходить, если я чувствую хоть малейшее опасение; но он сам не преминет там появиться, когда бы даже от этого зависела сама его жизнь; его честь была ему гораздо дороже его жизни, а так как она пострадает, если он не явится на это свидание, так он просто примчится туда самым первым.

Говорить со мной в такой манере означало заставить меня забыть о моем обязательстве по отношению к нему. Никогда еще не говорили с мужчиной, как он это делал со мной, якобы если уж я так испугался, мне стоит всего лишь пойти да спрятаться. Правда, он не воспользовался совершенно теми же выражениями; он нашел кстати завуалировать мне свою мысль под другими, не настолько же грубыми, но имевшими все-таки тот же самый смысл для тех, кто хорошо знал французский; итак, я был настолько взбешен, что если бы мог, не выставляя себя на общее осуждение, тут же схватиться с ним, я бы сделал это от всего сердца. Однако, так как я боялся, как бы в свете не сказали, будто я оказался [262] просто-напросто неблагодарным, я обратился к нему тоном пониже. Я ему сказал, если разум позволяет мне видеть опасность в каком-нибудь деле, это вовсе не означает, что я вовсе лишился храбрости; пусть же он ведет меня, куда захочет, я последую за ним до конца, пусть он раскается в этом, быть может, точно так же, как и я, но мне это совершенно неважно, поскольку он так захотел.

Он сделал вид, будто не слышал того, что я ему сказал, и, вскочив в седло на следующее утро, мы пустились по дороге Добрых Людей, дабы въехать в Булонский лес через ворота, располагавшиеся с этой стороны. Назначенное им свидание должно было состояться между семью и восемью часами утра, но, подъехав к этим воротам, мы нашли их запертыми, что достаточно меня поразило. Правда, тогда стояли самые короткие дни в году, и это меня убедило после некоторого размышления, что всему виной лень привратника, еще не встававшего сегодня. Мы постучали, чтобы нам открыли эти ворота, и сей же час объявившийся привратник сказал моему другу, первым представившемуся ему, что он должен вернуться в Париж, не теряя ни одного момента времени, потому что он безвозвратно погибнет, если углубится всего лишь на четверть лье в лес; он весь был переполнен стражниками, явившимися его арестовать по доносу, что он намеревался здесь драться на дуэли двое-надвое.

Привратник был лакеем моего друга пятнадцать или шестнадцать лет назад, а так как он содержал кабаре, он проведал об этом от одного стражника, заночевавшего у него и рассказавшего ему все это дело после доброй выпивки, не подозревая о том, что тот был некогда на службе у моего друга. По этой-то причине он и запер ворота, из страха, как бы мы не проскочили без того, чтобы он нас заметил. Мой друг был необычайно удивлен его словами; он сказал мне, что я был гораздо более прав, чем он, теперь-то он поверил, что мы не сделаем особенно большого зла, вернувшись восвояси, и даже не [263] проявив любопытства оглянуться назад. Я был счастлив, что он принял это решение сам, и потому, что в этом заключалась наша безопасность, и потому, что это должно было заставить его раскаяться в нанесенном мне оскорблении. Мы повернули в Париж в тот же момент, и когда мой друг попросил у меня прощения по дороге за его срыв против меня, я ему ответил, что надо уметь и стерпеть кое-что от своих друзей, когда прекрасно знаешь, как я знал это о нем, что их намерения не могут быть дурными.