Л.И.Шинкарев - Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл

нута, а мы тут обсуждаем, так пройтись по тексту или иначе… Не понимаю, как могут

коммунисты относиться к чужим судьбам с такой великодержавной спесью. Мы чувству-

ем себя униженными. Только от чужой державы народ испытывает самые страшные

унижения.

Я начинаю по-чешски. Подгорный кричит: “Ты прекрасно знаешь наш язык, говори

по-русски!” Отвечаю, что говорить буду на родном языке. Приводят советского перевод-

чика.

Стенограмма будет кем-то отредактирована, некоторые моменты окажутся опу-

щенными, в том числе о публикации в “Правде”. Я назвал статью грубым выпадом про-

тив нашей партии и Дубчека. Наше руководство, продолжал я, которое сейчас в зале,

расценивает это, как нож нам в спину. Ведь статья будет тотчас переведена у нас, и народ

откажется понимать свою делегацию в Москве. Народ будет нас осуждать, тем не менее,

мы готовы поставить под протоколом свои подписи, быстрее вернуться домой, не допу-

стить кровопролития, спасти то, что еще можно спасти.

Косыгин зашептался с Брежневым и с Подгорным… “Мы не можем отвечать за

каждую статью в газете, – сказал Брежнев. – У нас свобода печати”.

Накануне Дубчек нам говорил, что не будет выступать, но вдруг я почувствовал ря-

дом какое-то бормотание, русские слова… Это был Дубчек. Все с удивлением смотрят на

него. Он говорит, не поднимаясь с места, резко и страстно.

Нам обоим отвечает Брежнев, тоже не выбирая слов. Он сомневается, можно ли в

таких условиях подписывать протокол, и направляется к выходу. За ним поднимаются

другие члены советской делегации, к ним примыкает Свобода.

Мы не представляем, как быть дальше. Я сижу и думаю: за столом люди одного

поколения, а совершенно не понимаем друг друга. Некоторое время спустя советская

делегация возвращается, и мы снова занимаемся протоколом.

Чехословацкой делегации удается убрать из протокола упоминание о контррево-

люции, отвести утверждения, будто ввод войск в Чехословакию оказался оправданным и

что причиной ввода была угроза со стороны западного империализма. Несмотря на со-

противление советской стороны, в тексте остается важная для нас ссылка на Программу

действий (принятую на апрельском пленуме ЦК КПЧ) как основу будущей политики пар-

тии.

С чехословацкой стороны тоже требовался компромисс. У чехов больше нет сил,

хотелось все бросить и скорее домой. В одну из горячих минут в комнату заглядывает

Свобода. Он вне себя: “Вот вы тут второй день болтаете, а где работа, где результат? По-

ра возвращаться домой, хватит спорить до бесконечности!” Мы действуем механически,

уже мало что понимая, как во сне. Все девятнадцать членов делегации быстро подписы-

вают протокол, включая пункт, который до конца жизни застрянет занозой в совести

каждого – о признании Высочанского съезда недействительным» 32.

Трудно поверить, что Брежневу так уж важно было добиться подписания «москов-

ского протокола» как документа, регламентирующего отношения двух стран в обозри-

мом будущем. Он с самого начала не мог простить чехам своеволия, попыток уклониться

в сторону от общего пути, упрямого непослушания ему, лидеру великой державы, с кото-

рым считались главы других стран Восточной Европы, постарше и поопытней чехосло-

вацких реформаторов. По словам Черника, Брежнев «сделал невозможным свободные

выступления для всех наших представителей, кроме генерала Свободы. Он прерывал, не

давал закончить мысль, высокомерно отмахивался... Брежнев хотел добиться, чтобы об-

разовалось новое правительство из наших коллаборационистов или чтобы мы приняли

оккупационное правительство. Кроме этого, как альтернатива предлагалось присоеди-

нить ЧССР к СССР» 33.

Работать в новом правительстве был согласен только Индра, другие противники

реформ уже на это не решались. Брежнев видел расстановку сил и под конец перегово-

ров, признавая свое бессилие, показал чехословацкой делегации на группу Индры,

Швестки, Кольдера, Биляка: «Заберите этих с собой и делайте с ними все, что хотите». С

Индрой после этих слов случился нервный припадок, его увезли в московскую больницу.

Черник об этом вспоминал на закрытой встрече с редакторами газет в Зволене 30 сен-

тября 1968 года, когда детали еще были свежи в памяти 34.

В чехословацкой делегации в Москве был только один человек, имев-

ший моральное право упрекнуть своих товарищей в слабодушии. Его сразу

отделили от других, увезли в домик под Калугой, никому не позволили с ним

встречаться, а когда понадобилась под протоколом его подпись, под охраной

доставили в Кремль. Он отказывался в этом участвовать, соратники угова-

ривали, Свобода на упрямца кричал, а он, толстяк шестидесяти лет, стоял на

своем. Смирившись с мыслью, что в Прагу ему уже не вернуться, он хотел за-

кончить жизнь достойно. Прочитав проект протокола, возвращая текст не

подписанным, он повернулся к Новаку: «Ты знаешь, моей Риве будет тяжело,

но у нее скромные запросы. Хлеб и вода – этого ей хватит. Передай ей мой

привет и скажи, что иначе я не смог» 35.

Это Франтишек Кригель.

Его имя всплыло 23 августа на первой же встрече Брежнева со Свободой

и Клусаком.

« Клусак. Может быть, пригласить Кригеля и Шпачека, чтобы они тоже участвовали.

Брежнев. Не надо. Они будут жить на даче.

Клусак. Они могут сами поставить этот вопрос.

Косыгин . Поставят – мы им ответим.

Брежнев . Неужели Чехословакия будет бороться за Кригеля, если приехала такая

делегация?

Клуса к. Их нужно будет освободить.

Подгорный . Давайте считать, что пока их у нас нет.

Брежнев . А через некоторое время они приедут» 36.

Здесь ключевое у Брежнева: «Неужели Чехословакия будет бороться за

Кригеля, если приехала такая делегация?» Это все о том же: для страны, под-

разумевалось, не имеет значения, человеком больше или меньше; не лич-

ность движет историю, а власть.

Итак, Кригеля доставили в Кремль 26 августа. По словам Й.Ленарта,

«ему показали текст. Некоторые наши стали уговаривать, чтобы он тоже

присоединился. Прочитав, Кригель сказал: “Это я не подпишу”. Мы все, уже

выполнив грязную и неизбежную работу, были страшно смущены. Смрков-

ский в некотором замешательстве обратился к министру Кучере: “Скажи, а

все наши подписи действительны?” “Конечно, – отвечал Кучера, – ты все-

таки сам подписался, никто твоей рукой не водил”. “Но нас сюда насильно

привезли!” – упавшим голосом сказал Смрковский. Видя упрямство Кригеля,

он пожалел, что поставил подпись, а возможно, ему было стыдно, как многим